Их можно было рассматривать днями, приближая большое увеличительное стекло к самому рисунку, чтобы рассмотреть каждую подробность иного мира - и всякий раз находя и останавливаясь на новой...
И поэтому, увидев Кольку и Дину вдвоем, склоненных над очередным чудом, я испытал нечто вроде ревности, маленькое недовольстве человека, лишенного своих коренных прав.
Я восторжествовал через день, когда Дина пришла ко мне за спичками. Через десять минут бабушка позвонила в дверь, получила давно забытый маленький коробок и ушла без внучки, которая не могла, несмотря на все увещевания, оторваться от большой ГДР-овской железной дороги с электровозом и тремя вагонами.
Конечно, электровоз мало походил на черный локомотив с большой паровой трубой и тендером, полным угля, но это не имело значения.
Он медленно полз между ножками стола - по ущельям Скалистых гор, а его поджидали ловкие индейцы, прячась за камнями и кактусами.
Индейцев было мало, и они очень скоро потребовали подмоги. Апачей, которые вырыли томагавк войны, привел Колька, а еще он принес их вигвамы и тотем - трех крылатых чудовищ, стоявших друг на друге.
Мы просидели до самого вечера, до звука ключа в замочной скважине, возвещающем приход родителей и конец великой войны между бледнолицыми и индейцами.
С того дня так и получилось, что свободное время мы проводили втроем, у меня или у Кольки. О том, чтобы устраивать у нее в квартире шалаши из одеял, прыгать по диванам и кидаться подушками не могло быть и речи - дома у Дины жила бабушка, и ее присутствие сразу делало Дину узником, заключенным в тюрьму.
Иногда случались суровые дни, когда Дину отлучали от глотка свободы, не выпуская гулять. Тогда Дина стучала в мое окно мухобойкой, дотягиваясь со своего балкона, и я или Колька через минуту звонили ей в дверь, а потом долго рассказывали бдительной надсмотрщице, что Дина обещала помочь по русскому языку. Или физике.
Как-то сразу Дина стала своей. Присоединившись к играм, маркам, затеям вроде телескопа, спасательных парашютов для кошек, она незаметно и свободно приняла участие в более жестких мальчишеских забавах, возне, кто сильнее, и битвах рыцарей. Она не стеснялась показывать силу, сжимать кулаки и отстаивать свое право быть независимой и сильной. Удивительная и боевая, не требующая послабления, она ввязывалась в борьбу на ковре, когда перепутывались руки и ноги, и жаркое свирепое дыхание противника опаляло щеки.
Мы забывали о часах, оставаясь втроем...
Потом пришел черед спортивному велосипеду.
Он был чуть великоват - и ей, и нам, поэтому приходилось переваливаться с ноги на ногу, чтобы безостановочно давить на педали. Но зато у него имелось двенадцать скоростей и удивительный механизм на заднем колесе, который управлял натяжением цепи.
Мы катались на нем по очереди. Дина пересаживалась на мой или Колькин - без всякого недовольства, а счастливчик восторженно сжимал кривой изогнутый руль с рукоятками тормозов.
Для нас открылся новый мир. Мир, где мы катались до того, но озаренный теперь доверием тройной дружбы, почти родственной и неожиданно крепкой.
Мы учились в двух разных школах, я с Колькой - в той, что неподалеку от нас, а Дина в другой, далекой, не нашего района, куда нужно было долго ехать троллейбусом и идти пешком.
Когда начались уроки, беззаботное время кончилось, она уходила из дому раньше и возвращалась после обеда, к тому же три раза в неделю ее дополнительно мучили музыкой. Да еще и Кольку отдали в секцию дзю-до. Время истончилось, высосанное тетрадями, учебниками и заданиями на следующий день. Но, удушенные обязательным и неизбежным, наши встречи не прекратились, хоть и стали реже.
Однажды осенью, полной серых дней и тоскливых мрачных обиженных туч, мы - я и Дина, гнали свои велосипеды по дальней незнакомой дороге. Задолго до дома начался ливень, злопамятный и противный. Редкие деревья вокруг трясли голыми ветвями, не давая спасения, оставалось лишь сильнее давить педали мокрыми ногами и чувствовать, как промокшая рубашка и майка прибиваются ветром к спине.
Асфальт дороги покрыли лужи, колеса велосипедов плескались бесконечными холодными брызгами, а холодный дождь лил и лил, заливая глаза и щеки нескончаемыми струйками воды.
Непогода не оставила ни одного сухого кусочка одежды, это мы поняли, когда вскочили в спасительную сушь родного подъезда.