'Бабушка меня прибьет', - безнадежно сказал Дина.
'Не прибьет, - ответил я, - обсушимся у меня. Она ничего не узнает'.
Мы тихонько прокрались ко мне домой. Я нашел самые большие полотенца и принес в ванну.
'Снимай все, - сказал я, помня уроки отца, - нужно переодеться в сухое. Джинсы и рубашку мы высушим на кухне, перед духовкой'.
Сам я прошел в комнату и начал переодеваться.
Я думал, она останется в ванной, но Дина открыла дверь, когда мои мокрые штаны, рубашка и трусы валялись на полу. Я даже не успел закрыться полотенцем.
Несколько секунд мы стояли, неловкие, растерянные оттого, что вдруг оказались такими разными. Дружба пошатнулась от пришедшего и застывшего где-то рядом чувства стыда, мучительной необговоренной тревоги. Появилась неприятная мысль, что с Колькой такого не случилось бы никогда.
В следующую секунду щеки Дины осветились нежным румянцем.
'Правильно, - сказал она, - лучше снять все'.
И она на моих глазах сняла с себя всю одежду.
Поначалу было непривычно и неудобно ходить в ее присутствии вообще без ничего, но это длилось каких-то полчаса. Потом мы накинули на себя полотенца - набедренные повязки, повязали на головы тюрбаны и долго сидели возле открытой, источающей тепло духовки, дурачась и отпихивая друг друга от ее дыхания.
Стыд ушел, так и не дождавшись приглашения, а мы стали еще ближе, еще роднее.
Это особое тайное понимание, близость через какое-то время заметил Колька. Всю зиму и весну он что-то подозревал, ревновал, немного злился, а весной, жарким апрельским днем, когда втроем мы полезли загорать на крыше дома, все открылось. Мы посвятили его в нашу тайну. Тайну дружбы без условностей и взрослых предубеждений, без стыда, с полным доверием к друг другу.
Мы стали загорать голыми.
Да, иногда Дина смущалась, поскольку женственность, будущность девушки проявляла себя, заставляла ее тело расти и меняться, и в душе у Дины явно что-то менялось, я замечал особые, странные взгляды, обращенные на меня и Кольку, но... но... мы по-прежнему были братством, и закрыться, оттолкнуться от других означало предательство.
Вслух мы никогда не говорили об этом, такое не требовало слов, они были лишни, мы просто расстилали большое одеяло, отданное нам за ненадобностью, ложились под жгучее слепящее солнце и впитывали в себя тихий прозрачный мир весны и лета, полный особой, немногословной тайны, прикосновений вечности и острой сладкой неги - как предвкушение близкой немыслимой радости...
Это случилось в июле.
Мы пробовали покорить наш мир, таинственный полузаброшенный котлован с отвесными стенами, покрытыми трещинами. Первопроходцы, мы поднимались по отвесному склону неведомой горы, закрывающей вход в Затерянный мир. Первым лез я, находя и пробуя места, за которые можно зацепиться, на которых можно утвердить ногу, затем Колька и замыкающей, с припасами - Дина.
Мы поднялись намного выше половины высоты, когда Дина сказала: 'Я падаю'.
Я осел вниз, чтобы перехватить ее, но Колька оказался проворнее, он соскользнул к Дине и подхватил ее.
На глинистой, с отваливающимися пластами поверхности стены они не удержались и сверзились вниз, на самое дно.
По мне, так ничего страшного не случилось, но каким-то образом родители узнали про падение.
Мне перепало мало, а вот из квартиры Дины доносился громкий плач-вой ее матери и бабушки. Да и Колькина мать, похоже, ревела.
Моя пустила только пару слез, зато долго говорила, как мы поступили плохо, а потом ушла к родителям Дины, и ее место занял отец.
Я думал, будет ремень, но он долго молчал, сидя рядом, а потом попросил рассказать, как все произошло.
Когда я закончил, оно снова долго молчал, а потом спросил: 'Ты, в самом деле, спустился вниз, чтобы ей помочь?'
И когда я ответил: 'Да', - он кивнул и произнес 'Ты поступил как мужчина. Но Коля оказался раньше...'
В общем, было много шума. Понятно, что меня держали взаперти, долго держали. А про Дину и Кольку и вообще было не слыхать, даже, когда я уже безнадзорно выгуливался по двору, они не показывались.
Дина появилась только через месяц. Я вернулся из школы, встретил на лестнице ее мать в трауре, спускающуюся по лестнице, а через полчаса прозвенел звонок, и пришла Дина.
'Привет, - сказал я, - Наконец-то! Я тебя заждался. Сильно перепало?'
'А, ерунда, дело житейское. А тебе как?'
'Пустяки, обошлось'.
Она вошла в дом, по-прежнему задорная и непоседливая и, улыбаясь, протянула руку.