Жаловаться Скворцову на Павла я не стал, но провел с тем разъяснительную беседу. Короче, объяснил ему, что еще одна такая выходка, и погоны я с него сниму.
Но вне зависимости от того, были охранники бдительными или нет, ничегошеньки, абсолютно ничегошеньки не происходило. Я уже представлял себе, как Хлопотун с женой и прыщавым очкастым сыном проводит отпуск в Турции. Как его толстая матрона шляется по кожаным рынкам, а он сладострастно разглядывает, сидя у бассейна, голые попки молоденьких русских туристок.
И, наверное, это было к лучшему. В те дни я был просто завален работой. Мне было необходимо не только разобраться с кучей дел, которые раньше находились вне моего ведения, но, что еще важнее, нужно было подсуетиться и замкнуть на себе очень важные личные контакты покойного босса, чтобы, не дай бог, кто-то другой не попытался заполнить эту нишу.
Машка же снова погрузилась в съемки. И была очень довольна их ходом. Ее лауреат продолжал ее хвалить и не переставал время от времени выражать сочувствие по поводу случившейся с ней истории. Охранников она старалась не замечать, хотя и не забывала время от времени показывать, что помнит об их присутствии, и даже приглашала подняться к нам выпить чая.
Так прошли еще десять дней.
Одиннадцатый у Машки был свободным, и она осталась дома. А у меня, как назло, сломалась машина, и на работу мне пришлось добираться своим ходом. Машка посмеялась надо мной, что наконец-то я вспомню, как чувствуют себя простые смертные, хотя я вовсе не был снобом и запросто мог доехать и на общественном транспорте, и на «леваке». Единственное, что меня злило, что я выбивался из обычного графика. На машине я всегда более или менее знал, когда попаду к себе в офис, а тут слишком многое зависело не от меня. Пунктуальность – это черта моего характера, поэтому мысль о том, что я приду раньше или, наоборот, задержусь, вызывала у меня раздражение. Наверно, я просто зануда.
Как и в предыдущие дни, работы у меня было по горло. В редкие свободные промежутки я пробовал звонить Машке, но телефон не отвечал. Вначале я не придал этому значение. Мало ли что? Вышла в магазин или неожиданно вызвали на студию. Но и мобильник тоже не отвечал. Я начал волноваться. Попросил Генриетту сделать то, о чем никогда не просил раньше, – связать меня по любому телефону с Машей. Через час она доложила, что у нее ничего не вышло. Я набрал номер Скворцова.
– Олег Андреевич! – сказал я. – Боюсь, что я вам надоел и кажусь обсессивным, но я тревожусь за Машу.
– А что случилось? – вежливо, но без интереса спросил мент.
– Да вы понимаете, – с волнением в голосе произнес я, – она сегодня свободна от съемок и должна сидеть дома, но не отвечает мне ни с городского телефона, ни с мобильника. И так уже несколько часов. Я уж себя и так уговаривал, и сяк…
– Ладно, Родион Николаевич, – без энтузиазма ответил Скворцов, – позвоню нашим ребятам, пусть выяснят.
Я не находил себе места и с… ужасом поглядывал на молчащий телефон. И хотя ждал звонка, вздрогнул, когда он раздался. Я поднял трубку.
– Родион Николаевич! – послышался тревожный голос секретарши. – Это вас из милиции.
Моя рука стала совершенно влажной.
– Родион Николаевич! – услышал я хриплый голос Скворцова. – Немедленно приезжайте. С Марией Витальевной случилось несчастье.
У меня потемнело в глазах.
– Она жива? – тоном обреченного спросил я.
– Приезжайте немедленно, – повторил капитан.
Еще из коридора я увидел лежащее тело. Машка был в ее обычном домашнем халатике, который с утра она, похоже, так и не переодела. Она лежала вытянувшись по струночке, держа в правой руке букет красных гвоздик. Из груди торчал нож. А на лице помадой была нарисована издевательская клоунская улыбка.
Дальше я плохо помню, что было. Нет, я не потерял сознание. Просто события как бы стерлись из моей памяти. Я помнил, что отвечал на вопросы, о чем-то разговаривал со Скворцовым, выпил рюмку коньяка. Но я был не я. Было странное ощущение, что мой мозг и тело существуют отдельно друг от друга. Я поднимал руку, и мои глаза удивленно на нее смотрели, мол, смотри, движется чья-то рука. Мир словно вывернулся наизнанку. Мне стали бросаться в глаза и раздражать всякие мелочи. Вот мой телевизор, с экрана которого давно не вытирали пыль. Вот на потолке вызывающе напоминало о себе многолетнее пятно от раздавленного комара. Вот пожух листик на той гвоздике в Машкиной руке. Но смысл происходящего плохо доходил до меня. И я молил бога о том, чтобы все поскорее ушли и забрали Машкино тело. А потом я неожиданно вспомнил, что нужно сообщить ее родителям, и на секунду очнулся. Я ведь даже не знал их телефона. Допрашивающий меня мент в штатском удивленно на меня взглянул, когда я в середине его вопроса, не говоря ни слова, встал и подошел к Скворцову.