Однако, в стороне от тех, кто толпится возле светящихся стеклянных шаров, есть и такие, кто, подобно Джонни Грииру, посещают заведение Тенчу совсем по другой причине. И эта причина — Эйела.
Позади Тенчу находится зеленый занавес. И в течение вечера, через равные промежутки времени, Тенчу забирает выигрыш, чтобы унести его — поскольку деньги на столе считаются дурным тоном, — в соседнюю комнату. В те краткие моменты, когда он откидывает занавес, те, кто пришел посмотреть на Эйелу, оказываются вознаграждены. Мимолетный взгляд, не более того, проблеск маленького рта, высоких скул, гладких темных волос, уложенных на голове диадемой. Кожа ее не традиционная ржавокрасная, а мягко светится, точно лепестки розы. И вся она походит на нарисованную фарфоровую принцессу.
Не так давно у Эйелы была не только красота. Под ее спокойным марсианским очарованием крылась молодая, нетерпеливая живость и радостное возбуждение, идущие вразрез со строгим марсианским воспитанием. Две противоположные силы, буквально разрывающие девушку, создали в ней дисбаланс. На улицах, на рынке она видела высоких, слоняющихся повсюду землян — космических путешественников, которые принесли находящемуся в упадке Марсу новую энергию и авантюрную, возбуждающую жилку. Эйелу взволновала их энергия и живость характеров, ей захотелось стать частью всего этого, нарушить древние правила и традиции, связывающие ее жизнь. В стенах ее дома царило лишь ритуальное рабство послушания. Женщины повиновались трем повелителям — в детстве они повиновались родителям, когда выходили замуж — повиновались мужьям, а если становились вдовами — повиновались сыновьям.
Когда ей исполнилось девятнадцать лет, по земному исчислению, Эйела покорно вступила в фазу второго повиновения, чтобы оказаться заключенной в задней комнатке игорного дома, сортируя неоднородный урожай марсианских тэлов, земных долларов, юпитерианских солтов, и слушая сухой голос своего мужа, Тенчу Тэйна, произносящего свои бесконечные призывы. Тусклое, неромантичное существование, но если Эйела и не была счастливой, то уж ни в коем случае не чувствовала себя несчастной.
БЫЛО БЫ ТРУДНО сравнить Джонни Грира с кем-либо другим на Марсе. В нем не было ничего женственного или утонченного. Фактически, он был столь же тверд, как закаленный иксит. Более того, его присутствие в Олече казалось таинственным и тихим, созерцательным «краснухам». Молодые земляне с резкими голосами и жесткими глазами обычно не имели намерений таскаться по зловонной нищете грузового порта. Наавич, приветливый продавец специй на Ки-стрит, заметил, что под левой подмышкой Джонни была характерная выпуклость, выпуклость, возможно, от наплечной кобуры с тепловым пистолетом. Полиция, продолжал Наавич, ищет бандита-землянина, недавно ограбившего продавца драгоценных камней Псидиана и застрелившего при отходе свидетеля. Поэтому Джонни...
— К молодежи всегда нужно относиться с уважением, — тяжеловесно ответил Тенчу. — Откуда нам знать, что в будущем она не станет командовать нами.
А так как Тэйн был человеком богатым и влиятельным, то все «красномордики» стали относиться к Джонни Гриру вполне спокойно.
И, разумеется, было неизбежно, что Джонни суждено пасть жертвой утонченного совершенства Эйелы. Ее красота и какая-то детская серьезность улыбки были для него в новинку, и его стали посещать галантные — хотя и не вполне альтруистические — мечты о ее спасении от мрачного Тенчу. А так как Джонни был молод и красив, то и у Эйелы возникли мечты, в которых он был главным действующим лицом. Вот так. Несмотря на то, что они произнесли друг другу едва ли десяток слов, ее голову заполняли мысли, подобные тлеющему труту, готовому в любой момент вспыхнуть ярким пламенем.
Трут вспыхнул в одну душную летнюю ночь. Был фестиваль Двух Лун, самый древний из марсианских праздников, и Олеч сверкал бессчетными огнями. Космонавты со всех планет и «красномордики» в лучших своих одеждах, от темных одеяний жителей пустыни, до ярко-красных — обитателей Псидиса, смешались в калейдоскопе всех цветов и оттенков. Космический рынок гудел от голосов и смеха толпы, детских криков, охрипших призывов уличных торговцев ликером, громогласной, импортированной с Земли музыки. Топот ног, мурлыканье такси на каналах, и волны запахов со всех сторон — запахов дешевой еды, свежих корней гаахла, жареных рет-лоуэлов, заполняющих чистый, разреженный воздух. И лица, лица, лица... Лица скучные и усмехающиеся, печальные лица, лица аляповатые в зеленоватом свете дуговых уличных ламп радитка. Живой поток, захваченный духом карнавала и развернувшийся по улицам, направляясь к какому-то призрачному месту назначения.