Ни в тот раз, ни в предыдущие меня не заботили никакие другие соображения, кроме последнего. Орудийный ствол послушно двинулся, в объективе проплыла покосившаяся изгородь, синий шлейф выхлопного дыма, и перекрестие легло у основания башни. Танк выстрелил, тут же брызнули в лицо комья земли. Кто-то вскрикнул. Я сдвинул перекрестие ниже, рычаг спуска легко провалился вниз, орудие привскочило, и красная трасса снаряда вонзилась в бортовой лист танка. За казенником по другую сторону чье-то искаженное лицо, глаза вытаращены. Досланный снаряд лязгнул, освободился клин и закрыл со звоном затвор... «Бронебойный... третий...» — выкрикнул лейтенант Богданов фразу, как полагается заряжающему. Перекрестие переместилось влево, и камуфлированный корпус танка, изрыгнув пламя, заслонил объектив. Снова надо мной взметнулась горячая пыль, трасса вспыхнула красной точкой уже после того, когда снаряд образовал в броне отверстие.
В следующую минуту под ударами моих снарядов остановились другие два танка из числа тех, что достигли подступов к позициям 2-й батареи. Лейтенант Богданов вогнал очередной снаряд в казенник. И когда прогрохотал выстрел, он выпрямился в рост и указал в сторону правой группы танков. Она откатывалась за гребень обратно. 5-я батарея продолжала вести огонь вслед отходившим танкам.
Перед промоинами легла одна, за ней другая очередь тяжелых разрывов. Наконец-то с восточного берега какая-то батарея перенесла на участок атаки огонь. Новая очередь со скрежетом и свистом, сверля на излете воздух, разорвалась среди подбитых танков. Дым заволок позиции.
Перед орудийным стволом явился лейтенант Чумак. На ПП ему сообщили о положении 2-й батареи, и он — делегат связи — прибыл ко мне. Старший из командиров пехотинцев уведомляет 1850-й ЙПТАП о том, что на 16.45 назначено начало контратаки. Лейтенант Чумак перечислил средства, которые привлекались к ее обеспечению, и стал излагать замысел. Контратаку поддерживали два артиллерийских дивизиона огнем с закрытых позиций и третий — реактивных снарядов. Ссылаясь на командующего артиллерией 309-й СД, пехота требует, чтобы обе батареи 1850-го ИПТАП сопровождали ее колесами на глубину ближайшей задачи.
Удивительно, как ослепляет иногда людей фронтовая ограниченность. Пехота, по всей вероятности, думает, что немцы прекратили преследовать ее по своей прихоти, и танки на склоне пылают из-за небрежного обращения экипажей со спичками. Пехота ушла с последнего рубежа, который обеспечивал прикрытие берега. Разумеется, теперь нужно вернуть потерянное либо оставить плацдарм.
Сколько в 1850-м ИПТАП осталось орудий, людей? Связь с 5-й батареей прекратилась, сведений о ней я не имел. Ушедший туда посыльный вернется не раньше, чем через полчаса. А 2-я батарея? В сложившейся ситуации командир полка не должен вмешиваться в функции командиров батарей. Они принимают решение. Если лейтенанту Богданову удастся привести оставшееся орудие в походное положение... то что делать дальше? Отойти? Некуда. Остаться на позиции? Как только противник откатит в исходное положение, ОП незамедлительно подвергнутся обстрелу минометов и артиллерии.
Лейтенант Богданов подал команду «По местам». Маскировку не начинать, исправные орудия подготовить к ведению огня; заняться эвакуацией раненых.
Контратака пехоты начнется через пятнадцать минут, предшествующий ей огневой налет — через семь. Кто знает, в какое состояние придут к тому времени обе батареи 1850-го ИПТАП — 2-я и 5-я.
Лейтенант Чумак уполномочен передать старшему из пехотинцев, что 1850-й ИПТАП сделает все возможное для поддержки контратаки, но не более этого. Если потери 5-й батареи такие, как 2-й, то к ведению огня пригодны только три орудия, и рассчитывать на сопровождение, как хотела бы пехота, ей не следует.
Сверено время. Лейтенант Чумак переставил стрелки своих часов, повернулся и торопливо пошел прочь. На тропе, которая вела к спуску, разорвалось четыре, пять мин. Откуда-то издалека донеслось эхо орудийных выстрелов. Не наши ли батареи начали огневой налет? Я взглянул на часы. Прошло всего пятьдесят секунд. В тот же миг дрогнула под ногами земля, пламя коснулось снизу плеч лейтенанта Чумака, и он пропал, будто растворился в клубах черно-коричневого дыма.
Куда девался лейтенант Чумак? В моей памяти — провал. И что произошло после обстрела тяжелых орудий? Я не мог вспомнить... Лейтенант Чумак... его не стало... не стало... он... исчез... но куда?.. И что было дальше... что? И я здесь... зачем? Серая сутемень расстроила память.
В отчаянии я вспоминал промелькнувшее событие в обратном порядке. Лейтенант Чумак прожил пятьдесят секунд... меньше минуты... столько было отмерено ему... а перед этим что? Мысли путались, в душе смятение. Фрагмент, запечатленный в сознании, вырван из общей картины... бессмыслица. Моя голова раскалывается. Слушать вой ветра и оставаться без движения невыносимо. В комнату вбежала полусонная Марта Вильгельмовна, следом — хозяйка со свечой в руках. Вызвали Павлова, потом явилась сестра. Перевязка заняла весь остаток ночи.
И больше я не знал покоя, рылся в памяти днем и ночью, вспоминал. Тщетно. Узел, на котором оборвалась нить, затягивался все туже и туже. В те мгновения, когда разгадка казалась близкой, перед глазами возникали блеклые склоны прибрежных круч, овраги... А в забытьи мерещилась крепостная стена — одна и та же — мощная, возведенная на серых гранитных камнях, с башнями и бойницами, я карабкался по скользким выступам, но зубчатый ярус над головой, ощетинившись копьями, поднимался все выше и выше в небо, затянутое черными, ползущими отовсюду, тучами.
* * *
Временами меня охватывает ужас. Неужели все это происходило со мной? Будто кого-то другого без всяких признаков жизни, окровавленного, под огнем эрликонов несла через Днепр лодка. Бесконечно долго он извивался в пламени Антонова огня и слышал треск собственных рассекаемых мышц.
В груди, я чувствую, шевелятся крупповские осколки, обтянутые комком затверделых мышц, и шрамы под одеждой обжигают кожу. Но здесь довольно об этом! Я вернусь к Днепровскому плацдарму еще раз и расскажу о мотивах, которые побудили меня оставить укрытие и в разгар огневого налета идти на поиск капитана Болелого, о том, что испытал после, в медсанбате, в Пирятинском эвакогоспитале и на стационарном лечении в госпиталях Москвы, день за днем. И о безмерном горе, что удручало воина, когда перед ним разверзлась пропасть, и нет никакого пути назад.
Однако и до того срока автору меньше всего хотелось бы оставлять читателя в заблуждении относительно его взглядов.
Война уходит в область преданий, но многие события сохраняются навсегда в памяти людской. И сегодня воздаются почести бывшим фронтовикам — рядовым всех родов войск, начальствующему составу: командирам, политработникам, сотрудникам служб боевого и материального обеспечения, интендантам, техническому, врачебному персоналу — почести, равные всем, кто принимал участие либо же был свидетелем грозных событий, потрясших до основания страны, континенты, весь мир. Над головами воинов реяли знамена, обагренные кровью, были призваны на поле боя тени великих предков. Воины переднего края, мужественные люди, не уклонялись от службы и не оставляли боевой строй, невзирая на неудачи и поражения. Они жертвовали жизнью во имя социалистического общества, во имя других людей.
Тускнеют события, и годы в своем извечном движении равняют всех под одну мерку. Было бы излишним напоминать в поредевшей когорте старых воинов отличия одного перед другим на встрече с людьми сегодняшнего дня, когда они — эти люди — убеждены, что работать в подразделениях боевого и материального обеспечения и сражаться — одно и то же. Бывшие фронтовики, как полагают послевоенные поколения, ничем не отличаются один от другого и говорят одно и то же. Орденские нашивки? Доказательство сомнительное, боевые ордена выдавались и за успехи в мирной службе, по выслуге лет в послевоенный период.