Утром, когда Зотов проспался, он был доставлен на допрос. Я уже имел справку на Зотова.
— Твои? — спросил я Зотова, показав ему дактилоскопические карты.
— Наверно, мои. — ответил Зотов.
— Как наверно? Посмотри на свою подпись.
— После этой подписи мне столько раз мазали пальцы, что трудно припомнить. Мазали в колонии, мазали в тюрьме.
— А вот это твои отпечатки? — я показал ему разбитые стекла, изъятые с места происшествия.
— Не знаю, — ответил Зотов.
— Как же не знаешь? В палатке обнаружены.
— Ну раз в палатке, тогда мои. — И Зотов попросил воды. Он залпом выпил две кружки и, опустив голову, стал ломать козырек кепи.
— Еще пригодится, зачем вещь портишь, положи на стул, — сказал я. — Кто еще был с тобой на деле?
— Палатку взяли мы втроем, — ответил он, — я, Лукохин и Бутырин. Они на чердаке. Там и мешок с продуктами. — Он немного помедлил и спросил: — А почему вы их не задерживаете?
— А ты что, спешишь?
— А мне надо спешить, — ответил Зотов. — Быстрее осудят, быстрее срок дадут, да и пора завязывать. — И Зотов протянул мне листок, на котором было написано стихотворение, сочиненное бывшим вором Беньковским. Я приведу это стихотворение не потому, что оно имеет художественную ценность. В этом стихотворении обрисован характер, и оно интересно именно этим.
Он ожидал, пока я дочитывал до конца, и сказал:
— Вам, конечно, в это трудно поверить, тем более мне. В прошлом меня дважды судили, тогда я был еще малолеткой и карманником. Нас было четверо у матери. Отец пил, умер пьяным, что мне оставалось делать? Но все равно в этом стихотворении правда, в которую я поверил.
Зотов замолчал.
— Конечно, мне трудно поверить, — ответил я, — ведь ты дважды судился и после этого совершил кражу.
— А что мне оставалось делать? — ответил он с грустью, — куда ни пойдешь — на работу не принимают. Как только раскроешь паспорт — от ворот поворот.
— А почему же ты к нам не пришел? — спросил я его.
— Теперь поздно об этом толковать. Пощады не прошу, сам виноват. Судите. — Он некоторое время молчал, потом грустно улыбнулся и сказал: — Собачка у вас работает хорошо, — и показал разорванную штанину.
— Так ты говоришь хорошо работает собачка?
— Куда лучше!
— А жаль, что вторую штанину не тронула! — сказал я, — надо бы.
— Начальник, вы становитесь жестоким. Я ведь не такой закоренелый преступник, чтобы меня рвать ни части.
— Зачем же рвать. Рвать — это варварство. А вот проучить тебя хорошенько не мешало бы!
— В лагерях проучат. Жизнь от звонка до звонка, на зачеты надеяться нечего. За все приходится платить своим горбом.
— Посидеть, конечно, придется, — ответил я, — но после срока приходи в уголовный розыск или прокуратуру, обязательно поможем. В этом ты можешь не сомневаться. А больше пока помочь ничем не могу.
.Вскоре привезли взятых на чердаке Лукохина и Бутырина. Пыльные, с грязными лицами, они были похожи на землекопов. Им было по тринадцать лет. Они озирались по сторонам. Это были еще дети. Я дал задание работникам разобраться с ними, а сам стал заниматься другими делами.
Будучи на работе в милиции, я часто встречался с людьми разных профессий. Нередко я слышал упреки в адрес милиции, иногда правильные, но больше всего необоснованные.
В милиции, как в любом другом учреждении, работают обычные люди, которые тоже могут ошибаться. Чаще всего милицией недовольны обыватели. Но давайте посмотрим, как они ведут себя сами, когда от них требуется помощь.