Шкарин, бывший до войны директором Настасьинской школы, служил немцам с усердием, не покладая рук. Он стал их ближайшим помощником, а старый Шумов, как и думали крестьяне, был выбран ради проформы.
Вскоре немцы поймали двенадцать наших военнослужащих. В мороз, босиком, избитых и израненных, отвели их в село Клементьево. Они шли по снежной целине друг за другом, молодые еще ребята, оставляя за собой красные следы от порезанных ледяной коркой ног.
Со всех сторон смотрели на них обрубленные немецкие автоматы, словно боялись, что эти обезоруженные, связанные люди могут раздавить их и втоптать в снег кровавыми, израненными ногами.
В Клементьеве заперли их в сарай, а по углам расставили автоматчиков. Запалили сарай со всех сторон и заживо сожгли, но не всех двенадцать, а десять. Двоим удалось спастись от смерти. Ушли от смерти Григорий Семченко и Анатолий Канашков.
Днем, как и положено, фашисты грабили, а по вечерам солдаты разбредались по крестьянским хатам и пили шнапс, а офицеры собирались в доме Ивана Прохорова, в прошлом учителя русского языка и математики, и пили. Пил с ними и сам Прохоров, бывший прапорщик царской армии. Ему, видимо, как и Шкарину, оккупанты пришлись по душе.
Когда-то он был моим учителем, учил меня жить, учил писать первые буквы — так вот я и пишу. Будь ты проклят, мой бывший учитель. Ты учил меня писать, и я написал о тебе. Все, что я знал хорошего об этом человеке, я забыл, вычеркнул навсегда из своей памяти. Горько разочаровываться в людях, но что поделаешь, если в жизни можно простить все, кроме подлости и предательства.
.Но не все поддались немцу. Были люди, их было большинство, волю которых сломить не так просто, как думали фашисты. Это были люди, а не приспособленцы. Им отнюдь не все равно было, как жить и с кем жить. Они хотели жить честно!
Когда утром человек двадцать — двадцать пять фашистов ворвались в дом Дроздовых, Андрей Васильевич — участник империалистической войны, «приветствовал» завоевателей поднятыми вверх кулаками.
— Прочь с дороги, свинья, — сказал ему рыжий немец с двумя лычками на погонах, но Андрей Васильевич стоял, не двигаясь.
— Разве так в гости приходят? — сказал он.
Но двое автоматчиков отшвырнули его в сторону и приказали подать еду.
— Сами пришли, сами и подавайте.
Услышав эти слова, рыжий немец побагровел и кинулся на него с кулаками. Но не убил. Так и пришлось немцам самим готовить себе обед. А Андрей Васильевич вышел в чулан и сел в уголок на табуретку. Вдруг его взгляд упал на двустволку, висевшую на стене. Но разве двустволка поможет? Здесь нужны бомбы и пулеметы.
С каждым днем все более наглел Иван Шкарин. Сердце кипело у Андрея Васильевича, когда он видел этого прихвостня. Шкарин выгонял на работу стариков и старух, женщин с грудными детьми, милуя только своих родственников и дружков по предательству.
Оступившись под Москвой, немцы решили зимовать в подмосковных деревнях, но уже тогда они заставляли крестьян обносить деревни противотанковыми рвами — чувствовали, что нового наступления не будет.
Обмороженные руки женщин еле держали детей. Падали в ров не в силах поднять лопаты старики, но Шкарин словно не замечал страданий односельчан и продолжал погонять их, уставших и опухших от голода. Он смотрел на своих, как на рабочий скот, и за малейшую провинность грозил угнать в Германию. Но все равно люди работали нехотя, и дело двигалось туго.
Все чаще и чаще слышались на востоке орудийные залпы, это говорила артиллерия. И люди понимали, что совсем, недалеко наши, что они уже поднимаются в полный рост и идут к ним на выручку. Но чем ближе подходил к деревне фронт, тем злее становились фашисты. Они хотели забрать с собой все. И снова им помогал Шкарин. Он ходил по дворам и записывал всех, кто подлежал отправке в Германию. Он и здесь не жалел ни стариков, ни подростков. С пятнадцати до шестидесяти лет — все, по его мнению, были годными, для фашистского ада. Но переписать всех, а тем более собрать, было нелегким делом. Люди разбегались по окрестным лесам, и признаться в этом немцам Шкарин не мог — вот и отводил душу на стариках.
Сборы затягивались, и немцы уже покрикивали на своего верного помощничка Шкарина.
— Не соберешь народ — самого расстреляем, — предупреждали они этого прихвостня. — Да и сам Шкарин понимал, что нужно работать лучше, иначе ведь фашисты не возьмут его с собой в «рай».