— Не надо вторгаться слепым роком в жизнь других людей, нарушать их планы, надежды, упования.
Лариса вскакивает и, подбежав к Альберту, набрасывается на него чуть ли не с кулаками.
— А вам кто разрешил это делать? Кто вам разрешил вторгаться? Из-за вас они…
Она замолкает и в страхе глядит на Анастасию.
— Лорка, не бузи. — Анастасия берет со стола пустую бутылку, рассматривает ее на свет. — Одиночество заело?
— Гордое. Разудалое. Непримиримое. Бесшабашное. Морепоколенное. — Лариса падает на пол и начинает молотить по нему пятками. — О боги, где же вы со своим справедливым гневом?
Входит Николай Николаевич.
— Машина у порога, Альберт Дмитриевич, — говорит он. — Позвольте, я вам помогу.
Он хочет помочь Альберту встать со стула. Альберт отпихивает его руку и сам встает. По его лицу видно, что он превозмогает боль.
— Никакого перелома. Никакой жалости. Никакой оседлости. Вперед, всегда вперед наперекор судьбе. Молча промокнем сухие глаза.
Он уходит вместе с Николаем Николаевичем.
— Мама!
Лариса садится на полу и смотрит на Анастасию полными слез глазами.
— Прошу тебя, Лорка, возьми себя в руки.
— Это ты возьми себя в руки, мама. Я тебе сейчас такое скажу!
— Что случилось? — Анастасия встревожилась.
— Лорка влюбилась, — говорит Катя. — В нашего бездомного поэта. От любви до ненависти, говорят, один шаг. В обратном направлении тоже.
— Вам не надоело играть в эти человеконенавистнические игры? С собой? С теми, кто вас любит? Мама, тебе не надоело? Ты ведь, кажется, добрый человек, мама.
— Что тут без нас случилось? Говори немедленно!
— Мама, скоро придет телеграмма, но ты ей не верь. Она фальшивая. Ре бемоль в до мажорной гамме.
— Что за телеграмма? — взволнованным голосом спрашивает Анастасия.
— Я сама ее отправила. Я не имела права, но я хотела… Я так хотела… Мамочка, я поступила жестоко с ним, с тобой.
Она вскакивает, бросается к Анастасии и плачет у нее на плече.
— Может, еще не поздно все исправить? — растерянно спрашивает Анастасия.
— Да, да, думаю еще не поздно, мамочка. Он наверняка опоздал на первую «ракету». Он бы вообще никуда не поехал, если бы не я с этой идиотской сценой прощания.
— Доигралась. — Катя осуждающе качает головой. — Актриса из погорелого театра. Настек, а тебе не кажется, что наш Анатолий Васильевич совершил настоящий героический подвиг? Как-то не в его это стиле.
— Мамочка, не слушай ее. Он любит тебя. Очень любит. Только он… он такой слабый. И глупый. Потому что борется с собой, со своей любовью. Я бы… я бы отдалась любви с головой.
— Ой, я сейчас выпью тазепам. — Катя достает из буфета коробку с лекарствами и роняет их на пол. — Не руки, а швабры, — бормочет она. — Тазепам… Почему я всю жизнь влюбляюсь в каких-то недоделанных мужчин и пью тазепам? Настек, тебе тоже дать таблетку?
Анастасия отстраняет Ларису и медленно идет к двери. Останавливается на полпути. Делает еще шаг к двери.
— Ну же, Настек. Давай наконец поменяемся ролями, а? Знаешь, сейчас все женщины за мужчинами бегают. Это ты у нас белой вороной была. Перемени цвет, Настек, — говорит Катя.
— Лучше давай свой тазепам.
Анастасия протягивает руку, и Катя кладет в нее таблетки.