Мой Айсмен улыбается и, вытираясь, замечает:
- А мне важно, чтобы со мной играла женщина.
Мы оба смеемся.
- А что если я захочу предложить тебя мужчине?
Эрик замирает, внимательно вглядывается в меня и отвечает:
- Я бы отказался.
- Почему? Это же всего лишь игра. И ты принадлежишь мне.
- Джуд, я тебе уже говорил, что не занимаюсь сексом с мужчинами.
Я качаю головой и улыбаюсь, но не собираюсь сдаваться.
- Тебя ведь возбуждает, когда другая женщина ласкает меня ртом между ног?
Он с удивлением смотрит на меня и спрашивает:
- Ты себя хорошо чувствуешь?
- Отлично, сеньор Циммерман, - и, заметив его взгляд, я добавляю, - мне тоже не нравятся женщины, но ради тебя, чтобы доставить тебе удовольствие наблюдать за нами, я решила попробовать и признаю, что в этом есть своя прелесть. И, честно говоря, мне бы хотелось, чтобы однажды какой-нибудь мужчина проделал с тобой что-то подобное. Чтобы он зарылся головой между твоих ног и…
- Нет.
Я встаю и обнимаю его за пояс.
- Вспомни, дорогой, твое удовольствие – это мое удовольствие и мы хозяева тел друг друга. Ты открыл мне неизведанный мир. И сейчас я хочу, страстно желаю и безумно жажду поцеловать тебя, пока другой мужчина будет тебя…
- Хорошо, поговорим об этом позже, - обрывает он меня.
Я поднимаюсь на цыпочки, целую его в губы и шепчу:
- Конечно, мы поговорим об этом позже. Не сомневайся.
Эрик улыбается и кивает головой. Потом он оборачивает полотенце вокруг пояса и, отпустив его, заключает меня в свои объятия.
- Знаешь, смугляночка? Ты начинаешь меня пугать.
Поев, Эрик уезжает в офис. Он обещает, что вернется через пару часов. Перед тем, как уйти, он запрещает мне выходить на улицу, чем очень меня веселит. Марта, которая все это время оставалась в доме, тоже уезжает. Узнав, что случилось, мне звонит обеспокоенная Соня. Правда, поговорив со мной, она успокаивается.
Симона волнуется. Мы вместе смотрим нашу любимую мыльную оперу, но она постоянно возвращается взглядом к моему лицу. Я пытаюсь убедить ее, что со мной все в порядке. Сегодня в «Безумии Эсмеральды» злодей Карлос-Альфонсо Альконес-де-Сан-Хуан, не добившись от девушки взаимности, похищает ее ребенка и отдает его каким-то крестьянам, чтобы они его забрали, и он исчез навсегда. Мы с Симоной с ужасом глядим на все происходящее. Что произойдет с маленьким Клаудито Мендосой? Как же мы расстроены!
Когда Флин возвращается из колледжа, я уютно устроилась в своей комнате. Сидя на мягкой подушке, я болтаю по Фейсбуку со своими подругами. Наша группа называется «Отважные Максвелл», потому что у каждой из нас есть какие-нибудь безумные интересы или хобби.
- Можно мне войти?
Это Флин. Меня удивляет его вопрос. Обычно он никогда не просит разрешения. Я соглашаюсь. Мальчик заходит, закрывает дверь и, подняв голову, я вижу, что его лицо почти мгновенно бледнеет. Он напуган. Он не ожидал, что мое лицо расцветет всеми цветами радуги.
- Как ты себя чувствуешь?
- Хорошо.
- Но твое лицо…
Вспомнив о своем внешнем виде, я улыбаюсь и, пытаясь разрядить обстановку, тихо говорю:
- Успокойся. Несмотря на то, как это выглядит, со мной все в порядке.
- Сильно болит?
- Нет.
Я закрываю ноутбук, и ребенок снова спрашивает:
- Можно с тобой поговорить?
Меня трогают его слова, а особенно его отзывчивость. Кажется, в наших отношениях намечается большой прогресс.
- Конечно. Проходи, садись рядышком.
- Прямо на пол?
Я весело пожимаю плечами:
- По крайней мере, отсюда мы точно не свалимся.
Мальчик улыбается. Наконец, он улыбнулся. Я готова хлопать в ладоши от радости.
Он усаживается напротив меня и смотрит мне прямо в глаза. Так мы, не говоря ни слова, и переглядываемся. Меня это нервирует, но я твердо настроена выдержать взгляд его раскосых глаз, так же как неоднократно выдерживала тяжелый взгляд его дяди. Наконец, мальчик произносит:
- Прости, прости меня, пожалуйста, - его глаза наполняются слезами, и он шепчет, - ты ведь простишь меня?
Я взволнована. Твердый и независимый Флин плачет! У меня очень мягкий характер, и я не могу видеть ничьи слезы. Просто не могу!
- Ну конечно, я тебя прощаю, солнышко, только перестань плакать, ладно?
Он, глотая слезы, соглашается, и чтобы снять с него часть вины, я говорю:
- Я тоже в этом виновата. Не надо было мне лезть на стену и…
- Нет, это только моя вина. Я запер все двери и не дал тебе зайти. Я злился, и… я плохо поступил, и я пойму, если дядя Эрик отправит меня в интернат, как обещают Соня и Марта. Он предупредил меня в последний раз, но я снова его разочаровал.
Меня убивают боль и страх, которые я вижу в его глазах. Флин не поедет ни в какой интернат. Я этого не позволю. У меня сердце кровью обливается от его сомнений и неуверенности, и я отвечаю:
- Но он ведь ничего не узнает, потому что ни ты, ни я не собираемся ему об это рассказывать, ты со мной согласен?
Флин никак не ожидал такой моей реакции, и теперь удивленно глядит на меня.
- Ты не рассказала дяде, что произошло?
- Нет, солнышко. Я просто сказала ему, что шла по снегу, поскользнулась и упала.
И тут неожиданно я вспоминаю слова своего отца. Только что мне удалось удивить Флина, и это пробило брешь в его защите. Я улыбаюсь. Плечи мальчика расслабляются, как будто бы с них только что сняли тяжелую ношу.
- Спасибо, я уже представлял себя в интернате.
Меня трогает его откровенность.
- Флин, ты должен мне пообещать, что никогда больше не будешь так себя вести. Никому не хочется отправлять тебя в интернат. Наоборот, кажется, что именно ты своими поступками делаешь все, чтобы туда попасть. Ты разве сам этого не понимаешь?
Он не отвечает, тогда я задаю ему вопрос:
- Что случилось в тот день в колледже?
- Ничего.
- Ну уж нет, дорогой! С секретами покончено! Если ты хочешь, чтобы я тебе доверяла, ты должен доверять мне и рассказать, какого черта происходит в колледже, и почему все утверждают, что ты начал драку, хотя я уверена, что это не так.
Он закрывает глаза, пытаясь просчитать последствия того, что он собирается мне сообщить.
- Роберт и другие мальчики начали меня дразнить. Они как обычно называли меня узкоглазым, трусливым кроликом, боякой. Они насмехались надо мной, потому что я не умею кататься ни на скейтборде, ни на велосипеде, ни на роликах. Я старался, как всегда, не обращать на них внимания, но когда Джордж толкнул меня на пол и начал бить, я схватил его скейт и ударил его по голове. Я понимаю, что не должен был так поступать, но…
- Эти наглецы говорили тебе такие слова?
Флин кивает головой.
- Они правы. Я ничего не умею.
Я про себя проклинаю Эрика. Он своими страхами, что что-нибудь случится, довел дело до такой ситуации. Мальчик шепчет:
- Учителя мне не верят. Для них я просто чудак, белая ворона в классе. И раз уж у меня нет друзей, которые бы меня защищали, всю вину всегда сваливают на меня.
- А твой дядя тоже тебе не верит?
Флин пожимает плечами.
- Он ни о чем не догадывается. Он считает, что я сам создаю проблемы, потому что я конфликтный ребенок. А я не хочу, чтобы он узнал, что мальчишки издеваются надо мной, потому что я трус. Мне не хочется его разочаровывать.
У меня болит душа. Несправедливо, что Флину приходится нести это бремя в одиночку и что Эрик ничего не знает. Мне нужно с ним переговорить. Но сейчас не это главное. И, сосредоточившись на ребенке, я беру в ладони его лицо и шепчу:
- Ты плохо поступил, ударив мальчика скейтом по голове. Ты ведь это понимаешь?
Флин кивает, и, желая ему помочь, я продолжаю:
- Но я не позволю, чтобы тебя еще кто-нибудь обидел.
Его глазенки внезапно оживают. Он так напоминает мне племянницу.
- Прижми большой палец к моему. А когда они сомкнуться, дай пять.
Он делает то, что я сказала и снова улыбается.