От этих его слов меня охватывает возмущение и, не обращая на него внимания, я шикаю на него:
- Теперь ты опять выбрасываешь меня из своей жизни, как делаешь это всегда, когда тебе что-то не нравится?
Он молчит. Он долго-долго смотрит на меня, и я решаю, что пора развернуться и выйти из кабинета.
Со слезами на глазах я направляюсь в свою комнату. Я захожу и закрываю дверь. Я понимаю, что он имеет полное право сердиться на меня. Понимаю, что сама напросилась, но он должен сознавать, что я ему ничего не рассказывала лишь только потому, что мы все боялись его реакции. Я раскаиваюсь. Очень раскаиваюсь, но уже ничего нельзя поделать.
Десять минут спустя ко мне заходят Марта и Соня, чтобы попрощаться. Они выглядят очень встревоженными. Я с улыбкой прошу их, чтобы они уходили со спокойной душой. До кровопролития сегодня не дойдет.
Когда они уходят, я опускаюсь на мягкий ковер, лежащий в моей комнате. Долгие часы я думаю и сожалею о том, что произошло. Как я могла так поступить? Внезапно я слышу, как от дома отъезжает машина. Высунувшись из окна, я ошеломленно вижу, что это уезжает Эрик. Я выхожу из комнаты и ищу Симону. Она же, едва завидев меня, тотчас же объясняет:
- Он уехал к Бьорну. Сказал, что скоро вернется.
Закрыв глаза, я тяжело вздыхаю. Я поднимаюсь в комнату Флина, и мальчик, увидев меня, улыбается. Он выглядит лучше, чем прошлой ночью. Я сажусь к нему на кровать и шепчу, гладя по голове:
- Как ты себя чувствуешь?
- Хорошо.
- Рука болит?
Мальчик кивает, и я с улыбкой говорю:
- Ой-ой-ой! Флин, ты еще и сломал зуб!
На моем лице написана такая тревога, что Флин шепотом успокаивает меня:
- Не волнуйся. Бабушка Соня говорит, что он все равно молочный.
Я киваю, а потом не перестаю удивляться его словам:
- Мне жаль, что дядя так рассердился. Я больше не буду брать скейт. Ты меня предупреждала, чтобы я не катался на нем без тебя. Но мне стало скучно и…
- Не волнуйся, Флин. Такое случается. Знаешь, когда я была маленькой, то однажды сломала ногу, упав с мотоцикла, а спустя несколько лет и руку. С этим ничего не поделаешь. Не надо об этом так переживать.
- Джудит, я не хочу, чтобы ты уезжала!
Его слова приводят меня в смятение.
- А почему я должна уехать? – спрашиваю я.
Он молчит. Он смотрит на меня и наконец я шепчу слабым голосом:
- Это тебе дядя сказал, что я уеду?
Ребенок отрицательно мотает головой, но я делаю из этого свои собственные выводы.
Боже, нет. Только не снова! Еще раз я этого не вынесу!
Горло сдавило от рвущихся на свободу эмоций.
Я тяжело вздыхаю и тихо говорю:
- Послушай, солнышко. Что бы ни случилось, мы в любом случае останемся друзьями, верно?
Он кивает, и я с сердцем, истекающим кровью, меняю тему:
- Хочешь, поиграем в карты?
Ребенок соглашается, и я, глотая слезы, с ним играю, пока моя голова постоянно возвращается к тому, что он сказал. Правда ли Эрик хочет, чтобы я ушла.
Эрик возвращается после обеда. Он сразу же направляется прямо в комнату племянника, а я сдерживаюсь, чтобы не войти к ним. Долгие часы я лежу на диване в гостиной и смотрю телевизор, пока уже больше не могу, и тогда отправляюсь погулять с Трусом и Кальмаром. Сделав круг по кварталу, я нарочно задерживаюсь в надежде, что Эрик меня ищет или звонит мне на мобильник. Но ничего такого не происходит, и по возвращении домой, Симона выходит из своего дома и сообщает, что сеньор уже пошел спать.
Я смотрю на часы. Половина двенадцатого ночи.
Я растеряна, потому что Эрик лег спать, не дождавшись меня. Зайдя в дом и напоив собак, я осторожно поднимаюсь по лестнице. Я заглядываю в комнату Флина и вижу, что мальчик спит. Я подхожу к нему, целую его в лоб и направляюсь в свою спальню. Зайдя, я гляжу на кровать. Мне плохо видно Эрика в темноте, но я знаю, что неясно очерченная выпуклость на постели это он. Я молча раздеваюсь и залезаю под одеяло. У меня замерзли ноги. Мне хочется обнять его, и, когда я придвигаюсь к нему поближе, он поворачивается ко мне лицом.
Его презрение меня ранит, но решительно настроившись поговорить с ним, я шепчу:
- Эрик, мне жаль, любимый. Пожалуйста, прости меня.
Я вижу, что он не спит. Я же его знаю. И, даже не пошевелившись, Эрик отвечает:
- Ты прощена. Спи. Уже поздно.
С разбитым сердцем я сворачиваюсь в клубочек на кровати и, стараясь не дотрагиваться до него, пытаюсь уснуть. Я долго ворочаюсь, но в конце концов засыпаю.
Глава 37
На следующий день я просыпаюсь в постели одна. Меня это не удивляет, но когда я спускаюсь на кухню, и Симона мне сообщает, что хозяин уже уехал на работу, я негодую. Ну почему именно сегодня меня угораздило так долго спать?
Я провожу этот день с Флином и изо всех сил стараюсь не сорваться. Мальчик стал раздражительным. У него болит рука, и поэтому он отвратительно ведет себя со мной.
Отчаявшись, я усаживаюсь вместе с Симоной смотреть «Безумие Эсмеральды». В этой серии Луис-Альфредо Киньонес, возлюбленный Эсмеральды Мендосы, решил, что она изменяет ему с Ригоберто, молодым человеком, который служит конюхом в Альконес-де-Сан-Хуане. Когда эта часть подходит к концу, мы с Симоной расстроенно смотрим друг на друга. Как можно было закончить на таком месте?
Эрик не заезжает домой пообедать, он возвращается с работы поздно вечером и, увидев меня, не целует. Он приветствует меня сухим кивком головы и уходит к племяннику. С ним он ужинает, а когда приходит время спать, повторяет то же самое, что сделал прошлой ночью. Мой немец отворачивается и не разговаривает со мной. Не обнимает меня.
Так продолжается несколько дней. Он со мной не разговаривает. Не глядит на меня. А в четверг к моему немалому удивлению Эрик заходит за мной в мою комнатку и резко бросает:
- Нам надо поговорить.
Уф! Как недобро звучат эти слова, как губительно, но я соглашаюсь.
Эрик указывает мне, чтобы я проходила в его кабинет, а сам идет навестить племянника. Я делаю то, о чем он просит. Я его жду. Жду больше двух часов. Он меня провоцирует. Когда он заходит в кабинет, я уже нахожусь на грани нервного срыва. Он садится за свой стол и, развалившись в кресле, смотрит на меня так, будто давно не видел.
- Начинай.
Раскрыв от удивления рот, я гляжу на него и тихо говорю:
- Начинать?
- Да, начинай ты. Я тебя знаю и вижу, что тебе есть что сказать.
Выражение моего лица молниеносно меняется. Иногда его бахвальство выводит меня из себя, и тогда я выкладываю ему все, что накопилось у меня на душе.
- Как ты можешь быть таким холодным? Ради бога! Уже четверг, а ты не разговариваешь со мной с субботы. О, боже! Да я с ума сходила. Возможно, ты больше никогда мне и слова не скажешь? Будешь мучить? Собираешься распять и наблюдать, как я перед тобой истекаю кровью? Холодный…, холодный… вот ты какой: холодный немец. Вы все одинаковы. У вас нет чувства юмора. Когда я рассказываю шутку, вам не смешно, если я стараюсь быть милой, думаете, что я флиртую. В каком мире мы живем? Мне скучно, скучно! Как ты можешь быть таким…, таким… идиотом? – ору я. – Я сыта по горло! По горло! В такие моменты я не понимаю, что мы с тобой делаем вместе. Мы, как огонь и лед, и я устала противостоять тебе, когда ты пытаешься заморозить меня своей чертовой холодностью.
Он молчит и просто смотрит на меня, а я продолжаю:
- Твоя сестра Ханна умерла, и ты заботишься о ее сыне. Думаешь, она бы одобрила то, что ты с ним делаешь?
Эрик тяжело вздыхает.
- Я не была с ней знакома, но судя по тому, что мне о ней известно, уверена, что она бы научила Флина всему, что тебе так не нравится. Как недавно сказала твоя сестра, дети познают мир. Они падают, но вновь поднимаются. Когда же поднимешься и ты?