Мальчик кивает, и я продолжаю:
- Хорошо заботься о Кальмаре. Не забывай, что он твой самый лучший друг и суперталисман. Приглядывай за Трусом, хорошо?
- Обещаю тебе.
Его грустные глаза разбивают мне сердце, и, поцеловав его в щеку, я шепчу:
- Послушай, родной. Обещаю, что обязательно приеду тебя навестить, согласен? Я позвоню Соне, и она поможет нам увидеться. Хочешь?
Мальчик соглашается, поднимает большой палец, я поднимаю свой, мы соединяем их и хлопаем ладони друг друга. Мы смеемся. Я обнимаю его, целую и с тяжелым сердцем покидаю комнату.
Оказавшись снаружи, я не могу дышать. Положив руку на грудь, мне наконец удается набрать воздух в легкие. Почему все так печально? Зайдя в свою комнату, я открываю шкаф. Я гляжу на все те прекрасные вещи, которые купил мне Эрик и, поразмыслив, решаю забрать только то, что привезла с собой из Мадрида. Доставая черные сапоги, я натыкаюсь на сумку, открываю ее и грустно улыбаюсь, увидев костюм полицейской, купленный в секс-шопе. Я его так и не обновила. Сначала одно, потом другое, и в конце концов я его так и не надела для Эрика. Я кладу его в одну из коробок вместе с джинсами и футболками. Потом иду в ванную комнату и собираю свою косметику. Среди того, что осталось, ничего моего больше нет.
Вернувшись в комнату, я подхожу к своей прикроватной тумбочке и открываю ящик. Я смотрю на секс-игрушки. Прикасаюсь к анальной пробке, украшенной зеленым кристаллом. К вибраторам. К зажимам для сосков. Мне не нужен весь этот арсенал, потому что он будет напоминать мне о нем. Я закрываю ящик. Пусть все тут и остается. Мои глаза полны слез. Глупо. А виновата в этом лампа, которую Эрик купил на блошином рынке, а я не знаю, что с ней делать. Я все смотрю и смотрю на нее. Он купил две. Наконец я решаю забрать ее. Она – моя.
Я поворачиваюсь и вижу Эрика, с порога наблюдающего за мной. Он потрясающе выглядит в джинсах с заниженной талией и в черной футболке. Он немного осунулся. Выглядит обеспокоенным. Но думаю, что сама я выгляжу так же. Не знаю, сколько он провел здесь времени, но даже я замечаю холод и равнодушие в его глазах. Обычно так бывает, когда он не хочет чтобы кто-нибудь узнал, что он чувствует. Я не желаю ругаться. Мне не хочется, и, глядя на него, я бормочу:
- Эти лампы никогда не подходили по стилю к твоей комнате. Если ты не возражаешь, я бы хотела забрать свою.
Он соглашается. Эрик заходит в комнату и, подойдя к своей лампе, шепчет, прикасаясь к ней:
- Забирай ее. Она твоя.
Я прикусываю губу, кладу лампу в коробку и слышу, как он произносит:
- Это всегда привлекало меня в тебе. То, что ты полностью отличалась от того, что меня окружает.
Я не отвечаю. Не могу. Тогда он более спокойным голосом заявляет:
- Джудит, мне жаль, что все так закончилось.
- А мне еще больше, уверяю тебя, - отвечаю я.
Я замечаю, что он начинает ходить по комнате. Он нервничает и наконец спрашивает:
- Мы можем хотя бы минуту поговорить как взрослые люди?
Сглотнув комок в горле, я соглашаюсь. Он больше не называет меня малышкой, смугляночкой, любимой. Теперь он зовет меня полным именем «Джудит». Я поворачиваюсь и гляжу на него. Каждый из нас стоит по свою сторону кровати. Нашей кровати. Месте, где мы любили друг друга, занимались сексом, целовались, и Эрик начинает:
- Послушай, Джудит. Я не хочу, чтобы ты по моей вине осталась без работы. Я поговорил с Херардо, нашим директором по персоналу в Мадриде, ты вернешься на ту же должность, которую занимала, когда мы с тобой познакомились. Так как я не знаю, когда ты захочешь прийти, то сказал ему, что свяжешься с ним в течение месяца, чтобы заново приступить к работе.
Я отрицательно мотаю головой. Я не хочу снова работать в его фирме. Эрик продолжает:
- Джудит, не веди себя, как ребенок. Однажды ты сказала мне, что твоему другу Мигелю нужна работа, чтобы оплачивать еду, жилье и на что-то жить. Ты должна делать то же самое, а из-за царящих сейчас в Испании безработицы и кризиса тебе будет трудно найти достойную работу. Этот департамент возглавляет новый руководитель, с которым, уверен, у тебя не будет никаких проблем. Что касается меня, то не беспокойся. Тебе не придется видеть меня. Я уже тебе достаточно наскучил.
Эта последняя фраза разбивает мне сердце. Я понимаю, что он лишь повторяет то, что я сказала ему прошлым вечером, и поэтому молчу. Я слушаю его. У меня кружится голова, но я понимаю, что он прав. Опять прав. В теперешние времена не так-то просто получить работу, и я не могу отказываться от такого предложения. Наконец я соглашаюсь:
- Хорошо. Я поговорю с Херардо.
Эрик кивает.
- Надеюсь, ты сможешь вернуться к прежней жизни, потому что я собираюсь вернуться к своей. Как ты сказала, когда поцеловала Бьорна, твой рот мне больше не принадлежит, а мой не принадлежит тебе.
- И что теперь?
Не сводя с меня взгляда, Эрик изменившимся голосом произносит:
- Теперь ты можешь целовать, кого захочешь.
- Ты тоже можешь это делать. Надеюсь, что ты вдоволь наиграешься.
- Не сомневайся, - подтверждает он.
Мы глядим друг на друга, а потом я, не выдержав, выхожу из комнаты, не попрощавшись. Я не могу. У меня слова не идут с языка. Я на полной скорости спускаюсь с лестницы и захожу в свою комнату. Я закрываю дверь и тогда, и только тогда, позволяю себе выругаться.
Этим вечером, когда все уже упаковано, я предупреждаю Симону, что фургон, который отвезет все в аэропорт, придет в шесть утра. Двадцать коробок приехали из Мадрида. Двадцать отправятся обратно. Я с грустью беру конверт, чтобы выполнить свое последнее дело в этом доме. Шариковой ручкой я пишу на нем: «Эрику». Потом, взяв листок бумаги и немного подумав, вывожу: «Прощай. Береги себя», предпочитая что-то нейтральное.
Положив ручку, я гляжу на руку. Она дрожит. Я снимаю великолепное кольцо, которое уже однажды ему возвращала, и, дрожа, читаю, что написано на его внутренней стороне: «Проси, что хочешь, сейчас и всегда».
Я закрываю глаза.
Никогда уже не будет «Сейчас и всегда».
Я сжимаю в руке кольцо и наконец с разбитым сердцем кладу его в конверт. Звонит мобильник. Это Соня. Она беспокоится и ждет меня у себя. Там я проведу свою последнюю ночь в Мюнхене. Я не могу и не хочу спать под одной крышей с Эриком. Зайдя в гараж, я достаю мотоцикл, ко мне подходят Норберт и Симона. С деланной улыбкой я их обнимаю и отдаю Симоне конверт с кольцом, чтобы она вручила его Эрику. Женщина всхлипывает, а Норберт ее утешает. Их расстраивает мой отъезд. Они относились ко мне со всей любовью, как и я к ним.
- Симона, - пытаюсь шутить я, - я тебе как-нибудь позвоню, и ты мне расскажешь, как там дела в «Безумии Эсмеральды», договорились?
Симона, стараясь улыбнуться, качает головой, но снова плачет. Поцеловав ее в последний раз, я уже собираюсь уезжать, когда, подняв глаза, вижу, что из окна нашей спальни за нами наблюдает Эрик. Я смотрю на него. Он смотрит на меня. Боже…, как же я его люблю. Я поднимаю руку и говорю ему: «Прощай!». Он делает то же самое. Несколько мгновений спустя я с равнодушным видом, которому так хорошо у него научилась, поворачиваюсь, сажусь на мотоцикл и, заведя его, уезжаю, не оглядываясь назад.
Этой ночью я не могу уснуть. Я просто таращусь в пустоту и жду, когда прозвенит будильник.
Глава 39
Когда я приезжаю, никто в Мадриде не знает о моем возвращении. Никто меня не встречает. Да и я никому не звоню. Я нанимаю в аэропорту фургон и загружаю в него все свои коробки. Выходя из Четвертого терминала, я стараюсь улыбаться. Я снова в Мадриде!
Радио голосом Энди и Лукаса[46] поет мне:
Te entregaré un cielo lleno de estrellas, intentaré darte una vida entera
en la que tú seas tan feliz, muy cerquita estés de mí
Quiero que sepas..., lelelele.[47]
Я пытаюсь подпевать, но голос у меня грустный. И поэтому ничего не получается. Я просто не могу. При виде своей улицы меня охватывает радость, хотя потом, когда приходится в одиночку перетаскивать все двадцать коробок, вся радость улетучивается. Я туда что ли камней наложила?