— Знаешь, это как вода в ручье. Она уходит в далекие края и больше не возвращается. А холодную ледяную шубку оставляет позади, точно как белочка. Шубка больше не нужна. Вода обойдется без нее. Понимаешь? И она поет — послушай! Она поет, удаляясь. Она хочет уйти!
— Да, Давид. — И отец мальчика вздохнул с облегчением, потому что сын сам нашел разгадку тайны, причем вполне удовлетворительную.
Позже Давид вновь столкнулся со смертью — в книгах. На сей раз речь шла о человеке. Мальчик поднял голову, глаза были испуганные.
— А люди, настоящие люди, как мы с тобой, тоже бывают мертвыми? Они уходят в далекую страну?
— Да, сын, когда приходит время, они уходят в далекую страну. Говорят, ею правит великий и добрый Король.
Сказав это, отец Давида содрогнулся и стал со страхом ждать итога разговора. Но Давид только счастливо улыбнулся:
— Но они уходят с песней, папа, как тот ручеек. Ты же знаешь, я его слышал!
На этом дело разрешилось. Теперь Давиду было десять, и в его глазах смерть все еще не была чем-то ужасным. Это приносило отцу мальчика облегчение, однако именно это и пугало его.
— Давид, — сказал он мягко. — Послушай меня.
Мальчик обернулся с долгим вздохом.
— Да, папа.
— Мы должны уйти. В большом мире тебя ждут люди — мужчины, женщины, дети. Тебе предстоит сделать много прекрасной работы. А на вершине горы работать не получится.
— Почему? Мне здесь нравится. Я здесь жил всегда.
— Не всегда, Давид. Шесть лет. Тебе было четыре, когда мы переехали. Возможно, ты не помнишь.
Давид покачал головой. Он вновь мечтательно смотрел на небо.
— Я думаю, я хотел бы — хотел бы уйти — если бы мог уплыть на этом кораблике-облаке, — пробормотал он.
Отец вздохнул и покачал головой.
— Мы не можем уплыть на корабликах-облаках. Мы должны идти пешком, Давид, довольно долго, и выходить надо очень скоро, — добавил он с жаром. — Я должен вернуть тебя — вернуть к друзьям, пока не…
Он поднялся, шатаясь, и попытался сделать несколько шагов. Руки и ноги его дрожали, кровь била в виски. Эта слабость была ему отвратительна. С яростью, рожденной ужасом, он повернулся к сидящему рядом мальчику.
— Давид, надо идти! Мы уйдем завтра!
— Отец!
— Да, да, идем! — Он спотыкался, словно слепой, но все же смог добраться до двери хижины.
Давид тихо сидел, после встал и пошел за отцом.
Глава II
Тропинка
Казалось, к мужчине вернулись силы. Руками почти перестали дрожать. Он снял фотографии и «Сикстинскую Мадонну» и аккуратно сложил их в коробку, чтобы оставить в доме. Из-под кровати вытащил большую, пыльную дорожную сумку, сунул в нее немного еды, одежду и большую часть разбросанных нот.
Давид стоял в дверном проеме и с изумлением смотрел на него. Потом в его глазах мелькнуло странное выражение.
— Папа, куда мы идем? — спросил он дрожащим голосом, медленно входя.
— Назад, сын. Мы возвращаемся.
— В деревню, где мы берем яйца и бекон?
— Нет-нет, дружок. В другую сторону. На этот раз мы спустимся в долину.
— В долину? В мою долину, где Серебряное озеро?
— Да, сын, и еще дальше — гораздо дальше. — Мужчина говорил мечтательно, глядя на фотографию, которую он держал в руках. Она оказалась между нотными листами и не была отложена вместе с другими фотографиями. Это был портрет красивой женщины.
Давид неуверенно взглянул на отца.
— Папочка, кто это? Чьи это фотографии? Ты никогда не рассказывал об этих портретах, кроме того кругленького, что ты носишь в кармане.
Вместо ответа отец обратил к нему отсутствующий взгляд и задумчиво улыбнулся.
— Ах, Давид, мальчик, как они тебя полюбят! Как полюбят! Но не разрешай себя баловать, сын. Смотри, запомни — запомни все, что я тебе говорю.
Давид снова задал свой вопрос, но на этот раз мужчина повернулся к фотографии спиной и пробормотал что-то, непонятное мальчику.
И Давид больше не задавал вопросов. Он был слишком потрясен, слишком обеспокоен. Никогда еще мальчик не видел отца в таком состоянии. В нервной спешке тот наводил порядок, часть вещей положил в сумку, другую в старый чемодан, чтобы оставить его в доме. Щеки отца сильно раскраснелись, глаза ярко сияли. И он говорил почти без остановки, но Давид почти ничего не понимал. Потом мужчина схватил скрипку и заиграл. Никогда раньше Давид не слышал, чтобы отец играл так. Глаза мальчика наполнились слезами, а сердце охватила тупая, тянущая боль — но почему, мальчик не знал и сам. Еще позже мужчина оставил скрипку и устало опустился на стул. Тогда Давид, утомленный и напуганный, побрел к своей койке, лег и уснул.