Все правильно, подумал Мейер. Иначе какой бы из него был раввин?..
— А началось все в прошлом месяце, — продолжил раввин, — как раз перед еврейской Пасхой. Если мне не изменяет память, десятого апреля, во вторник.
Словно раввину когда-нибудь могла изменить память.
Этот молодой человек пришел к нему за поддержкой и наставлением. Помнит ли ребе семнадцатилетнюю девицу по имени Ребекка Шварц? Она ведь его прихожанка? Ну конечно, ребе Коэн прекрасно помнил эту девицу. Да и как забыть, если пять лет назад он лично совершал над ней обряд бармицва? Так в чем проблема?
Проблема заключалась в том, что молодой человек был влюблен в Ребекку. Но сам к иудейскому вероисповеданию не принадлежал. Кстати, он, раввин, понял это с первого взгляда, стоило увидеть оливковую кожу паренька, темные глаза, тяжелые веки. Очевидно, родители Ребекки запретили ей видеться с этим молодым человеком. Поэтому он и прибежал в тот день в синагогу попросить ребе поговорить с мистером Шварцем и убедить того изменить решение.
Так…
Далее раввин объяснил, что паства у него сугубо ортодоксальная. И что религиозные законы иудаизма строго запрещают браки между евреями и неевреями. И он стал подробно рассказывать юноше, почему этот запрет смешанных браков столь важен особенно сейчас, когда статистика неумолимо свидетельствует о сокращении численности американского еврейства именно благодаря участившимся смешанным бракам.
— Короче, — продолжал раввин Коэн, — я сказал ему, что страшно сожалею, но не могу обратиться к Сэмюэлу Шварцу с просьбой благословить отношения его дочери с юношей другой веры. И знаете, что он мне ответил?
— Что же? — спросил Карелла.
— «Спасибо за все и ничего!» И звучало это как угроза.
Карелла многозначительно кивнул. Мейер последовал его примеру.
— Ну а потом стали приходить сообщения по электронной почте, — вздохнул раввин. — Всего я получил их три. И в каждом одно и то же. «Смерть всем евреям». А вчера вечером, незадолго до захода солнца…
— А когда именно вы начали получать эти послания? — перебил его Мейер.
— На прошлой неделе. Все три пришли на прошлой неделе.
— И что же произошло вчера вечером? — спросил Карелла.
— Кто-то бросил в открытую дверь синагоги бутылку из-под виски с зажженным фитилем.
Детективы переглянулись и вновь не сговариваясь кивнули.
— И вы думаете, это тот самый паренек… который влюблен в Ребекку?..
— Да.
— Считаете, именно он посылал вам эти сообщения, а потом швырнул «коктейль Молотова»?..
— Да. Но это еще не все. Я думаю, именно он убил таксистов.
— Что-то я не понимаю, — протянул Карелла. — С чего это вдруг один мусульманин станет убивать других мус…
— Но он никакой не мусульманин! Разве я говорил, что он мусульманин?
— Вы сказали, что он человек другой веры и…
— Католик. Он католик.
Детективы вновь переглянулись.
— Так, давайте-ка разберемся, — вздохнул Карелла. — Вы считаете, что этот парнишка… Кстати, сколько ему?
— Восемнадцать. Ну, может, девятнадцать. Не больше.
— И вы считаете, он разозлился на вас из-за того, что вы отказались пойти к отцу Ребекки и замолвить за него словечко, так?
— Да, именно так.
— И тогда он начал посылать вам сообщения и пытался поджечь ваш храм…
— Именно.
— Мало того, он еще убил и тех таксистов-мусульман?
— Да.
— Но зачем ему это? Убивать мусульман, я имею в виду?
— Чтоб отомстить.
— Кому?
— Мне, конечно. И еще Сэмюэлу Шварцу. И Ребекке. Всему еврейскому населению города.
— Но при чем тут убийства этих двух…
— Маген Давид, — перебил его раввин.
— Звезда Давида, — перевел Мейер.
— Она была нарисована на ветровом стекле, — продолжил раввин. — Чтобы люди подумали: это евреи виновны в убийстве. Чтобы настроить все мусульманское население против евреев. И посеять между нами ненависть и рознь. А это приведет к новым убийствам. Вот зачем.
Детективы молчали, обдумывая услышанное.
— Скажите, а этот парнишка, случайно, не сообщил вам своего имени? — наконец подал голос Мейер.
Энтони Инверни заявил детективам, мол, он не хочет, чтобы его называли Тони.
— Словно я итальяшка какой-нибудь. — Он презрительно сморщился. — Мои дед с бабкой родились здесь, мои родители родились здесь, и я сестрой тоже, мы американцы. А стоит назвать меня Тони, и я автоматически превращаюсь в итальянца. Лично я смотрю на это так: итальянцы — люди, которые родились в Италии и живут в Италии, а те, кто родился здесь и живет здесь, уже американцы. И никакие мы не италоамериканцы. Потому как италоамериканцы — это люди, что приехали сюда из Италии и получили американское гражданство. Так что не надо называть меня Тони, о'кей?