Сильные руки — может быть. Но чтобы сбить ударом с ног мужчину на полголовы выше себя — таких способностей в пловцах я раньше не подозревала. Может, у меня был шок? Я слышала, в подобном состоянии люди могут совершать такое, на что в обыкновенной жизни не один из них был бы не способен.
Мне почему–то вспомнилась история со странным незнакомцем, подошедшим ко мне в сквере осенью. Пожалуй, следовало, наконец, признать, что все эти сюрпризы были как–то связаны с забытой частью моей биографии.
Дождавшись, пока отец вернется на кухню и опять усядется читать, я пробралась в кладовку, где стояли коробки не распакованных вещей — все то, что не понадобилось нам с момента переезда. Еще вчера я не смогла бы оттащить все эти вещи к себе в комнату без посторонней помощи, но сегодня — когда я узнала, что у пловцов сильные руки и что я могу нокаутировать здорового мужчину — перетаскивать коробки оказалось не особо сложным делом.
Я была почти уверенна, что якобы потерянный альбом должен найтись в одной из них. Ни мать, ни отец не отличались педантизмом. Вероятно, они просто–напросто забыли, куда сунули этот альбом. Моя догадка оказалась верной, но с одной поправкой — альбом вовсе не валялся где–то среди старых книг или ненужных инструментов для ремонта, как я поначалу думала. Альбом был маленький — гораздо меньше тех, семейных, здорово напоминающих бухгалтерские книги. Он был тщательно заклеен в плотный голубой конверт и помещался в небольшой коробке, которая, в свою очередь, была зачем–то спрятана в пакет с веселым лэйблом неизвестного мне супермаркета. Так старательно упаковав какую–нибудь вещь, нарочно не забудешь, где она лежит. Значит, альбом вовсе не потерялся — его спрятали. Только зачем?..
Я села на диван и стала перелистывать страницы.
На большинстве снимков была темноволосая девушка лет шестнадцати–семнадцати — почти такая же, как я — со светло–карими глазами, резко выступающими скулами и темными, всегда слегка приподнятыми вверх бровями.
На первой фотографии она сидела в баре в темных зеркальных очках, особенно нелепых в окружавшем ее полумраке, и с видимым наслаждением затягивалась сигаретой. Вероятнее всего, она не знала, что ее фотографируют.
На втором снимке была та же девушка — уже не в баре, а на роликах. Бледно–голубые, вытертые на коленях джинсы и футболка цвета хаки. Волосы собраны в хвост.
На третьем — девушка в кожаной куртке на подпольном рок–концерте. Не считая идиотской куртки, на ней была выцветшая черная футболка, а в руке она держала кружку с пивом. Рот у нее (или все–таки у меня?) был открыт. Наверное, она смеялась — или, может, подпевала исполнителю. Одной рукой она приобнимала за плечо другую девушку, с короткой русой стрижкой. Правда, та была одета несколько приличнее, а лицо у нее было недовольным — ей, наверное, не слишком нравился концерт. Я ощутила к ней живейшее сочувствие. Ума не приложу, как меня занесло в такое место. Простоять весь вечер грохоте и толчее, да еще и с кружкой пива — это уже слишком.
Я начинала понимать, почему мои родители не захотели показать мне эти снимки. Они знали, что мне не понравится то, что я здесь увижу, и пытались уберечь меня от разочарования.
На следующем развороте девушка была на митинге «Зеленых». Мало того, что в кадр, как назло, попал кусок их флага, так вдобавок прямо на ее — моей!! — щеке был нарисован символ их движения — зеленый клеверный листок. Несколько долгих, как часы, секунд я ошарашено таращилась на снимок. Боже мой, я что, была как–нибудь связана с «Зелеными»?.. Как мой преподаватель–гей? Как те придурки, в которых все швырялись помидорами?! От подобного предположения мне стало страшно. Оказаться как–то связанной с «Зелеными» — это немногим лучше, чем внезапно заболеть проказой. Если вдруг об этом кто–нибудь узнает — от меня сейчас же отвернутся все мои друзья. Я превращусь в изгоя и уж точно никогда не получу нормальную работу.
Если этот снимок кто–нибудь увидит, люди в жизни не поверят, что теперь я вовсе не сочувствую «Зеленым»!
Я поспешно вытащила его из прозрачного кармашка и разорвала напополам. Потом еще напополам. Потом разорвала напополам каждый из остающихся кусочков. Это меня немного успокоило, но не совсем. Нет никаких гарантий, что эта компрометирующая фотография существовала только в одном экземпляре. Может быть, она была не только у меня, но и у кого–то из знакомых из «той» жизни. Никакой симпатии к ним я в ту минуту не испытывала. И потом, можно себе представить, что это за люди, если они ходят на митинги «Зеленых» и фотографируют на них своих друзей!
Я автоматически перелистнула следующую страницу, все еще раздумывая о разорванном снимке и о том, что делать, если кто–нибудь узнает обо мне такие неприглядные подробности. Ото всего отказываться?..
Объяснять, что ничего не помню?
Но могу ли я сама считать, что все, что делала Та Девушка, не имеет ко мне никакого отношения?! В конце концов, это же я — только двумя годами раньше.
Если бы только я могла узнать, почему все так получилось! На тех фотографиях, где мне двенадцать лет, я выгляжу самым обыкновенным, правильным ребенком. Как так вышло, что к семнадцати годам я превратилась в девушку с разорванного снимка? Тут меня внезапно осенило новой мыслью: бедные мои родители, можно себе представить, каково им было жить с подобной дочерью!
На следующей фотографии Та Девушка уже не курила и не кричала, а целовалась с каким–то худеньким русоволосым мальчиком примерно одного с ней роста. Значит, у меня все–таки был бойфренд! В другое время это обстоятельство могло бы вызвать во мне жадный интерес, но после снимка с митинга это не показалось мне особо важным.
Правда, несколько секунд спустя мое внимание привлекла странная, тревожная неправильность этой картинки. Хрупкие худые плечи и тонкая шея кавалера вынудили меня присмотреться к нему повнимательнее… и я почти сразу поняла сразу две вещи.
Во–первых, это была девушка.
А во–вторых, я ее уже видела, пока листала свой альбом. Это ее я обнимала на концерте, подпевая рокеру–подпольщику.
Меня прошиб холодный пот, но в голове еще мелькали какие–то обрывочные оправдания и отговорки. Может быть, мы с ней поцеловались шутки ради, на спор? Или просто слишком сильно напились?… Ага, а потом я решила бережно хранить в своем альбоме этот снимок!
Нет уж, что толку врать самой себе. Похоже, это в самом деле была моя девушка. «По крайней мере, это объясняет, что я делала на митинге «Зеленых»", — промелькнуло в моей голове. Но уже в следующую секунду я пришла в себя и отшвырнула от себя альбом так далеко, что он пролетел через все комнату. Какой там митинг?!.. Я встречалась с девушкой.
Я целовалась с девушкой.
А вероятно, и не только целовалась.
Я обессилено упала на кровать и несколько минут лежала, вжавшись головой в подушку. До сих пор не знаю, то ли мне захотелось, по примеру страуса, представить, что кроме внезапно окружившей меня темноты и тишины на свете ничего не существует — то ли я попросту надеялась, что задохнусь, и все закончится само собой.
Мысль о том, что альбом все еще валяется посреди комнаты, и, может быть, даже раскрыт на том же развороте, все–таки заставила меня подняться.
Этот снимок тоже следовало разорвать. И предыдущий, с рок–концерта — тоже. Жест, которым я на этом снимке обнимаю девушку за плечи, никогда уже не будет выглядеть в моих глазах таким невинным, как в ту самую минуту, когда я рассматривала эту фотографию впервые.
Но упавший на ковер альбом раскрылся на другом листе, и я невольно посмотрела на две фотографии на развороте.
Темноволосой девушки на них не было вовсе — вероятно, эти снимки делала она. На одной из фотографий было только море — синее, блестящее на солнце море и несколько прибрежных скал. А на второй на этих самых скалах сидела девушка с короткой русой стрижкой и задумчиво смотрела мимо объектива — вдаль, на что–то, что могла увидеть лишь она. Кожа у русой девушки успела сильно загореть, и на ее лице контрастно резко выделялись странные, почти прозрачные зеленовато–серые глаза. Волосы, выгоревшие на солнце, были совсем светлыми — а может, дело было в солнечных лучах, падавших ей прямо на макушку. Моя бывшая девушка, пожалуй, не была красивой, если придерживаться общепринятых стандартов. Но я вдруг подумала, что ни на одном знакомом мне лице спокойствие не выглядело таким полным, таким… завершенным, что ли. А еще в этом лице было что–то неуловимо грустное.