Демидов берет комок, смотрит на него и швыряет за борт.
— Я помню текст, — говорит радист. — Они видят наши ракеты. Повернули на нас. Будут подходить. Спрашивают состояние судна.
— Скажи, пусть поторопятся. А вообще — подойти невозможно.
— Как же передать? — спрашивает радист с тревогой. Он ни за что не станет передавать, что подойти невозможно.
— Ну, передай: вас вижу. Готов принять буксир, откачивать воду. Подход опасен. Советую приспускаться якорях. Демидов.
— Видите? Где?
— Разуй глаза да посмотри. Пойдем на бак, боцман.
Эхограф пишет глубину тринадцать метров. То и дело ровная линия дна прерывается пиками — до десяти, девяти, восьми метров. Три метра под килем — это еще неплохо. Это даже совсем хорошо. «Нептун» ощупью, на малом ходу движется вперед. До «Аэгны» осталось полмили. По рубке гуляет ветер. Окна и обе двери раскрыты настежь. Игорь ежится, застегивает верхнюю пуговицу плаща и глубже надвигает фуражку.
— Пойдите, наденьте полушубок, — говорит Каховский.
— Мне не холодно, — храбрится Игорь.
— Меня не интересует, холодно вам или жарко. Мне надо, чтобы вы были работоспособны и не развлекали матросов своим видом. Идите и оденьтесь как следует.
Игорь выходит из рубки с гордым видом незаслуженно обиженного человека. Кажется, капитан ни на секунду не забывает его проступка. Возвратившись обратно, он уже не ежится и в душе признает, что капитан был прав. Конечно, плащ с золотыми пуговицами — это благороднее, чем замаранный тавотом полушубок, но...
— Два метра под килем! — докладывает Игорь капитану.
Теперь эхограф чертит десятиметровую глубину, и над ней всплескиваются пики до семи метров. Игорь смотрит на капитана. Неужели он так и будет упрямо лезть вперед? До «Аэгны» еще метров четыреста.
— Один метр под килем! — докладывает Игорь, и где-то под сердцем появляется холодок. А будь этот камень на метр выше? Тогда что? Эхограф чертит глубину семь метров. Пики, которыми обозначаются отдельные камни, почти касаются линии осадки судна.
— Глубина уменьшается. До полметра доходит, — уже не докладывает, а просто сообщает Игорь.
— Правее держать, — спокойно командует Каховский рулевому. — Еще правее. Одерживай. Так!
До «Аэгны» остается метров двести. Уже ясно видны фигуры людей на палубе. У шхуны высоко задран нос и правый борт. Кажется, что корма ее находится в воде. Игорь еще никогда не видел, чтобы судно стояло в таком нелепом положении. У него так же нехорошо и тревожно на душе, как если бы он увидел на улице перевернутый автобус. Он даже забывает о том, что под килем полметра.
— Право на борт, — командует Каховский и переводит ручку телеграфа на «стоп». Рулевой догоняет стрелку аксиометра до упора и складывает руки на груди. Машина не работает. Но «Нептун» по инерции разворачивается вправо, кормой к «Аэгне». Ветер гонит его к шхуне. Каховский выходит на мостик и смотрит назад. Игорь тоже выходит на мостик, но капитан отсылает его обратно — смотреть за глубиной.
— Ноль под килем!!! — истошно кричит Игорь. В следующую секунду он чувствует, как его дважды стукнули по сердцу молотком.
— Сели, — вздыхает Игорь. — Помогли, называется...
— Два раза стукнулись кормой. Вполне допустимая вещь при таких обстоятельствах. Быстро сходите на корму, узнайте у старшего, все ли благополучно.
Игорь слетает по трапу с мостика на полубак, потом на главную палубу. Ее заливают волны. Он бежит по колено в воде. Худые сапоги мгновенно заполняются водой. Сначала она леденит ноги, потом становится теплой. Ногам даже жарко.
— Капитан спрашивает — все ли у вас благополучно? — на ходу кричит Игорь, увидев старпома, вылезающего из люка румпельного отделения.
—В общем, да, — говорит Михаил Васильевич. — Небольшая вмятина на скуле в районе шестьдесят девятого шпангоута. Хорошо, что не было хода.
— Ну, тогда олл райт! — радуется Игорь. —У вас все готово?
— У нас-то готово, — говорит старпом и смотрит на «Аэгну». До нее сто метров. А нужно подойти на двадцать пять.
— Ну, я побег! — машет рукой Игорь и снова летит на мостик.
— Сейчас будем становиться на якорь, — говорит Каховский. — Идите на бак. Как только якорь заберет, сразу доложите.
На баке — боцман и два матроса. Они приплясывают у брашпиля, хлопая себя рукавицами по бедрам. Они не прекращают пляску даже в присутствии третьего помощника. Игорь знает, что при старшем они не стали бы плясать, будь холод хоть в десять раз сильнее. А как этого добиться, чтоб тебя уважали? Темное дело.
— Подзастыли? — иронически интересуется Игорь.
— Валенцы разминаем. Жесткие попались, — говорит боцман. Взгляд его падает на мокрые худые сапоги помощника. Он останавливается.
— Сейчас будем становиться на якорь, — строго сообщает Игорь. — Выпустишь одну смычку каната для начала.
— На баке! — командует с мостика капитан. — Отдать правый якорь.
Якорь летит в воду. За ним с грохотом бежит якорная цепь, моряки ее по традиции называют канатом. Правда, моряки, которым уже нет нужды заботиться о том, чтобы их считали настоящими моряками, иногда называют и цепью. Игорь переваливается через борт и смотрит, как ведет себя цепь.
— Смычка вышла! — докладывает боцман.
— Задержать канат!
Цепь натягивается в струну. Значит, якорь ползет по каменистому грунту. Игорь ждет минуту, потом командует:
— Потравить еще полсмычки! Цепь сразу падает в воду, потом, когда боцман снова застопоривает ее, с плеском вырывается из воды и вытягивается, как палка. Но вдруг она опадает, снова натягивается, опять опадает и начинает ритмично растягиваться и сжиматься, как пружина.
— Забрал якорь! — кричит Игорь. — Вышли на канат!
Игорь снова на мостике. Каховский, не отрываясь, глядит на шхуну. До нее сто метров. Может быть, девяносто.
— Сколько вытравили каната?
— Метров тридцать пять.
— Значит, в запасе еще сто пятнадцать. Что ж, приступим к делу. Вам, Игорь Петрович, надлежит сейчас делать вот что…
Игорь чувствует, что кто-то стукнул в борт громадной кувалдой. Он широко раскрывает глаза и смотрит в лицо капитану.
— Спокойно! — командует Каховский. — Бегом на бак! Якорцепь травить!
— Ползет?
Капитан Демидов в упор смотрит на море под левым бортом, как будто его взгляд может оттолкнуть черную рябую, упрямо приближающуюся поверхность. Он теперь обращает мало внимания на «Нептуна». Несколько минут назад он услышал характерный звук вытравливаемой якорцепи. «Отдал якорь», — отметил какой-то счетчик в его мозгу, и снова все мысли устремились в одну точку.
— Ползет? — вслух думает Демидов.
— Ползет, как беременный клоп… — Боцман сплевывает в сторону и, приписав несколько нехороших качеств «Нептуну» и его матери, спрашивает: — Неужели нельзя порасторопнее?
— Нельзя, боцман, — спокойно говорит Демидов. — Хотел бы я знать, сколько раз он уже ткнулся… Хорошо, что не сел еще.
Боцман лезет в левый карман за папиросой. Он усаживается у мачты и, сунув голову в ватник, прикуривает.
— Закрепим буксир, и сразу все на помпы. Два рулевых и два моториста — с ведрами. Какая ни есть польза будет. Я и матрос второго класса — на баке у буксира. Мало ли что случится. Суматоха тем более.
Ясно виден черный неуклюжий корпус «Нептуна». На ярко освещенной корме неподвижно стоят люди. Демидов видит у двоих в руках аккуратные бухточки бросательных концов. Они напоминают ковбоев, готовящихся бросить лассо. От этого броска, от тонкой льняной паутинки сейчас зависит жизнь пятнадцати. Боцман уже собрал людей на бак. Все смотрят на бросательные концы в руках чужих матросов. Тихо. Никто не слышит ветра, хотя он вдруг задувает с новой силой. И вдруг тишину рвет далекий родной, человеческий голос: