- Человек есть то, что он ест, - кивнула Коханья. - Поняла. Желудочное родство. Впрочем, не исключено, что капитана до принесения в жертву свели с местной красавицей.
И улыбнулась. Зубки у неё были ровные, как на подбор, острые внизу и белые: так и светились между тёмных губ. Я решил, что буду звать её Катюшей - если всё склеится путём, конечно. Продавщица в бутике прямо руками всплеснула, увидев нас:
- Свента Инеш Ривейрана! Косы какие роскошные: текут водопадом, вьются, словно руно.
Я так понял, что она своим островным кумирам молится от восторга. А косами в старину просто долгий волос называли. Что имеется портрет святой Инессы, где она обросла шерстью, как медвежонок, о том я позже услыхал: когда супруга всерьёз принялась за моё художественное образование.
В общем и целом, этой похвалой да лестью развели они меня почти на все карманные бабсы. Так и носились с охапками тряпок в примерочную кабину и обратно, в служебное помещение и обратно.
Когда Катерина появилась перед моими глазами в полном сборе и ещё с объёмистым пакетом в руках, я только подивился, как много денег требуется, чтобы перевести женщину из одного неодетого состояния в другое. Вообще-то полупрозрачный саронг цвета моря на закате (что-то лазурное с чем-то золотым и отблесками красного) шёл к смуглой коже необыкновенно, а подошвы на тонких ремешках буквально приросли к ступням. Кроме того, ей накрутили на макушке что-то вроде тюрбана, откуда через плечо спускалась длинная прядь, воткнули в тюрбан пару гнутых перламутровых гребней один другого выше, а все двадцать ногтей на совесть отпедикюрили.
Карту мне выскоблили не дочиста, на посещение кафешки кое-что оставалось. Моя подружка освоилась уже настолько, что плыла впереди, а я скромно тащился у неё в фарватере. Движения у неё были такие лёгкие и грациозные, что я прям-таки взгляда не мог оторвать от изгибов талии, бёдер и того, что ими очерчено, - ну, вы понимаете. И не вникал, до чего много человечьих сил требуется, чтобы этак непринуждённо переставлять ходульки. Примерно с десяток - теперь-то я вник.
Едальню она выбрала не из самых дешёвых, и блюда тоже. Рыбу и моллюски здесь подавали полусырыми или слегка "припущенными" в солоноватой воде, так что на мне мы сэкономили. Хоть едал ведь я строганину, устриц с кальмарами в уксусе и даже бифштекс с кровью, так что непонятно, с какой стати меня этак отворотило. Всё казалось, что еда прыгает на тарелке или извивается в прелестном ротике моей подруги.
Десерт получился вообще дармовой, по крайней мере, для неё. Пока гуляли, обрывала прямо с веток, нависших над головой, всякие там гуанабаны, черимойи и пухалы - я даже обозначить такое не смог как полагается.
- Это ведь чужое, - упрекнул я.
- То, что перевесилось через забор, - законная доля пешехода, - рассмеялась Катя. - Нередко хозяин поближе к ограде сажает дерево-другое не из самых ценных. Заветы читал? Когда иудеи жали пшеницу, на меже оставляли колосья для нищих, словом, тогдашних странников. Иисус с учениками разминали их в пальцах и ели. Вот и здесь так.
- Грязное, пыльное и автомобили близко - значит, соли свинца, - солидно возразил я.
- У меня отличный иммунитет ко всему. А до вас и ничего колёсного тут не ездило. На траках - тем более. Да и море раньше было чистым.
Танки мы на самом деле ввели - для защиты от провокаций. И, конечно, транспорты и корабли-авиаматки. Таури - природная океанская база, с какой стати ей зазря пропадать?
Море в городе было повсюду, куда ни сверни по этим их лестницам, в которые превратились улочки, и обрывам, которые оказывались всего-навсего ступенями, по которым скакали двуногие козы. Я совсем с ног сбился, полз на одном упрямстве, но Катя скользила вперёд так же изящно, как всегда.
Нет, прямо тогда я усталости не замечал: едкий морской запах прочищал лёгкие, ветер сушил кожу, солнце играло в крови.
Всякий раз, доходя до места, где море перекрывало нам дорогу, мы говорили себе "стоп" и любовались его зеленоватой синевой. Катерина с чего-то философствовала:
- Ты никогда не думал вот о чём: океана на земле куда больше, чем суши, он создаёт кислород, необходимый для дыхания, материки поднимаются из него, разламываются, опускаются назад и восстают обновлёнными. А одни люди внушают другим, что разумная жизнь возможна лишь на тверди!
- Жизнь вышла из воды, потом отчасти туда вернулась, - ответил я, как помню. Мне была неохота поддерживать такой разговор. Вообще любой. "Вот, - думал я, - мы пока друг друга совсем не знаем, а эта куколка уже вошла в мою плоть и кровь. И её невозможно сравнить ни с чем".
- Там, под водой, роскошные сады и пажити, - продолжала Катерина, словно читая наизусть чьё-то священное писание. - Коралловые дворцы и невиданная красота. Существование без забот о хлебе насущном, отданное чистым размышлениям. А люди думают, что цивилизация, оградившая себя камнем и в поте лица добывающая хлеб свой, - единственно возможное совершенство.
- Ты в своём уме? - сказал я. - Там ведь сплошная грызня стоит. Большая рыба лопает малую, малая жрёт рачков и водоросли.
- Наверху разве не так же точно? - она рассмеялась, потому что я в самом деле многое перепутал. Это ведь киты цедят планктон. - И у сухопутных людей имеются естественные враги - даже если не причислять к ним самих людей. А вот представь себе существо, которое может совладать с кем угодно на морских просторах. И всё побережье принадлежит ему, и заботиться о пропитании, жилье и защите от врага нет надобности.
- Сказочный зверь Левиафан, что ли? - фыркнул я.
- Разум в сто голов, населяющий сто совершенных тел, - Катя укоризненно на меня поглядела, и в тот миг я отчего-то понял, что сморозил дикую глупость. А потом как-то прошло-рассосалось.
Мы проголодались, стоя на солёном ветру, и отправились искать ужин. Платил, натурально, я - монеты у неё явно не завелось. Народная же мудрость гласит: кто девушку ужинает, тот её и танцует.
Вот по этому слову всё и получилось. Она, кажется, не была знакома со стыдом, а секс был для неё тем же, что для других дыхание. Гладкое тело без единого волоска скользило в моих руках, будто маслом смазанное, принимая невероятные позы; волосы то жгли, словно щупальца медузы, то приникали к обожжённой коже лебяжьим пухом, руки овевали жарким пассатом, а кожа пахла как все неведомые земли сразу. Это были все четыре стихии в одном лице. Блин, я становился в такие экстатические минуты поэтом!