И проснулась.
Крик и вправду был. Он шел из Кирюшкиной комнаты: тупой, животный, непробудный крик.
Женщина вбежала.
Валентин метался по кушетке и мычал сквозь сомкнутый рот. Напряженное, синюшное лицо. И — грубое, чужое. Женщина положила ладони на его лицо, стала гладить с силой — от середины лба к вискам, от щек к ушам:
— Полно, полно, успокойся, все хорошо, все будет хорошо. — Кожа липкая, но неприятно не было. Было жаль.
Наконец сошла животная гримаса, черты расправились. Ей даже показалось, что на секунду он приоткрыл глаза. И поспешно смежил снова. Может, показалось. Потом отвернулся к стенке. У него был заросший затылок, мягкие, в колечках от пота спутанные волосы. Две макушки.
Женщина вздохнула многоступенчато, как в детстве после плача: что-то умалилось за эту ночь, а что-то прибыло, схожее с полой водой. И затонули берега.
Тяжело поднялась, хрустнули коленки.
Ей долго не спалось. Под крышей поселилась тревога. Она, может, давно жила, но спала днем. А ночью спала хозяйка. Теперь они встретились и долго, немо глядели в глаза друг другу. Женщина зажгла ночник, взяла книгу. Ни одна буковка не оставила отпечатка на восковой дощечке ее памяти. «Надо что-нибудь почитать по науке. Схожу-ка завтра в библиотеку, вот что. Да. И завтра же позвоню кое-кому из ученых…»
Утром проснулась от солнца. Значит, поздно: к ней солнце приходило лишь после девяти. Дверь в Киркину комнату открыта. Валентина нет. На стуле записка.
Женщина подошла, задохнувшись:
«Милая Анна Сергеевна!
Я получил от Кирилла письмо (помните, мне звонили с той квартиры?). Он просил подготовить Вас, но я не умею. Кирка женился. Там, где служит. Там и останется жить: жена уехать не может, у нее больна мать. Не волнуйтесь.
Все будет хорошо.
Спасибо Вам.
Никакого галстука на спинке стула.
На столе — ни одной тетради с записями.
Зазвонил телефон.
— Жанна! — Ласково, но твердо зазвучал начальственный бас. — Ты чего прохлаждаешься?
— Я…
— Что, заболела? Голос какой-то…
— Нет, нет, я здорова. Все хорошо. Сейчас приеду. И привычно глянула на часы.
ГЛАВА X
ЛОГИКА НЕЛОГИЧНОГО
С некоторых пор Татьяна Всеволодовна была для Аси укором совести. Облеченная недоверием, выбитая из привычной колеи, Ася была уже чем-то чуждым себе, ее поведение дома больше не выражало ее сущности. Как если бы вдруг прошло пустое платье, шевеля рукавами.
Живая, человеческая, она догоняла это платье где-то на лесенке больницы, незаметно впрыгивала в него. Там же после дежурства его и покидала. На этот болезненный маскарад уходили все силы. Даже Вадиму, даже Сашке (куда уж там Татьяне Всеволодовне!) не перепадало ничего. Но Сашка — кусочек ее, неотъемлемый, Вадим… почти то же… И лишь одинокая, странная эта женщина… Да разве можно так — впустить в свой дом (дом — не всегда четыре стены), а потом — кыш, кыш отсюда?! Разве это не отягчает совесть?
Ася не могла теперь подарить ничего, кроме внешних забот. И она пошла к ФЕЕ, наврав дома, что нужно в неурочное время в больницу на собрание, поскольку вся деятельность, возглавляемая ФЕЕЙ, была названа благотворительностью («Любишь помогать, помоги мне, м н е!»).
Но сначала для правдоподобия (вдруг проверит?) забежала в клинику. Прошла по своему этажу, кивнула больным из дверей палаты, спустилась в терапию. Она не так уж беспокоилась об Олеге (что-то отталкивало), но чувствовала обязательства, скорее, впрочем, человеческие, чем медицинские.
Здесь, в палате, чище, воздух легче — хоть кровью да гноем не пахнет!
Олег Клавдиевич встретил ее сумрачно.
Он с тех пор, как понял о них с Вадимом, будто закрылся перед ней. Старался даже не глядеть. Но Ася пропускала это мимо внимания.