…несу бабушке пирожок…
Поздно! Поздно с пирожком своим. Все ко времени.
…несу бабушке…
Подавись ты этим пирожком!
В четверг пошла все же. Встала пораньше и, не поглядев в зеркало…
…несу…
Ну, неси, неси!
Серый Волк из сказки сидел возле пустой платформы на скамейке — издалека видно. Сидел согнувшись — голова в ладонях. Дремал, что ли? Увидела, ахнула. И никакой радости не испытала. От незнания, что делать с этим подарком. И оттого, что вот: думала, волновалась, а все так просто. И потом, он взрослый. Как теперь? Когда были мальчишки (а они были, много, Аська легко и надолго нравилась!), знала — будет весело, победно, властно. А этот опять задаст свой невысказанный вопрос. И ей неловко и неприятно прямо глядеть в его блестящие глаза и тоже невысказанно отвечать: «Нет, нет, никогда».
Он поднялся, прежде чем она подошла. Он услышал ее не слухом. Поднялся, обернулся, шагнул навстречу. Руки его, протянутые к ее рукам, были теплы и ненапористы. Глаза — тоже. И она уже привыкла к этому избытку цвета.
— Ну, малыш, можно ли так долго спать?!
Она развела руки — простите уж, мол…
— Нельзя, нельзя. — Он явно хотел развить тему.
Ася подыграла:
— А почему, собственно?
— Хоть кофе-то мужу надо сварить!
Аська от души рассмеялась. И неловкость прошла. Потому что можно шутить над таким: она была еще в том возрасте, в котором в о о б щ е не собираются замуж.
Не собираются никогда. Так она и объявила. Он, как ей показалось, ободрился:
— Тогда давай знакомиться. — И назвал себя по имени и отчеству. Ну и правильно: взрослый человек.
Они уже шли по дороге мимо дач, и люди из окон и с террас очень на них глядели, потому что Асю знали с детства. Но ей было безразлично (не сейчас только, а вообще). Кому она подотчетна? И плохого ничего не делает!
А человек этот рассказывал о своих поездках по стране и за ее рубежи (хорошо говорил, без глупости, потому что многие не находят тона для таких рассказов, и получается то зазнайски, то неестественно просто). А он — нет, он не был глуп, ее Волк из сказки, и оставил для себя — и теперь вот для нее — цветовую память: прозрачное с белым — море, коричневое — кофе, темнокожие люди… Сквозь опутанные лианами джунгли от селения к селению — музыка барабанчиков, где ритм имеет смысловое значение…
— Передача информации, понимаешь?
— А чего это вы, собственно, разъезжаете? — спросила Ася, уже совсем осмелев: — Кто вы?
— Я газетчик, — ответил он, поскучнев. — Знаешь, вторая древнейшая профессия. Первая — проституция, вторая — журналистика.
— Ааа… — про это Ася читала, мог бы и не пояснять. — А помните, как все кончается?
— А с чего бы, ты думала, я отсыпаюсь в лесу. Ах ты, умный мой! Книжки читает, понимает смысл!
— Это случайно, — искренне, хотя и смеясь, поправила Ася. — Я очень темная.
Дошли до дома. Ася позвала войти. Было это для нее просто — никаких вторых мыслей. А у него были.
— Кто у тебя там?
— Бабушка Алина.
— Мне больше нравится перспектива побыть с тобой. Интересней как-то.
— Что вы! Бабушка…
— Она меня не так волнует. Не сердись, — ну просто меньше. То есть ты почему-то волнуешь больше, чем бабушка.
Ася засмеялась, но было неприятно предательство по отношению к Алине и э т о т смысл. А ему понравилось словесное плетение вокруг глагола «волновать», который он как бы отчищал от бытового значения, и оставалось другое, опасное. И Ася вдруг насупилась… Дальше ей почти все не нравилось. И что он нарочно ее конфузит, разглядывает как на ладошке ее смущение.
— Ну зачем мне, скажи, твоя бабушка? Я все же не взаправдашний волк, то есть не из сказки, чтобы питаться старушками.
Они остановились у калитки. Дворик был отделен не частоколом, а слегами, неровно льющимися от столба к столбу, — темными, полированными солнцем и дождями. Ася знала их неровности и светлые метки сучков. Снизу на слеги напирали здоровые лопухи, уже чуть разморенные солнцем, травянисто пахнущие.
— Можем посидеть на опушке, я тебя не съем.
И для Аси надолго, навсегда, может, связалось это место у изгороди — теплые слеги, цвет и запах листьев — с неприятным двусмыслием его речи. Все это выстриглось как ножницами. И заменилось другим — тревожным, недобрым. И ей жаль стало потерянных лопухов: потому что они конечно же потеряли свое первоначальное и единственное значение.