— А он?
— Вот отпустил его… к жене… Прощения просить.
— За дверь, что ли?
Человек усмехается смущенно.
— Как вас зовут?
— Котельников. Простите, забыл представиться. Василий Поликарпыч. А вас, мне уже сказали, — Анна Сергеевна. Так, что ли?
Дом, куда он постучал, открылся сразу, впустил нас охотно. Там жила семья школьных учителей — жила довольно бедно, но как-то не убого: молодые муж с женой и девочка лет пяти. Она сразу кинулась к Поликарпычу и уже не слезала с колен, а он отогрелся и теперь светился широким лицом, — неожиданной на этом лице какой-то девичьей улыбкой, и ресницы приспускал тоже по-девичьи, будто было необходимо ему затенить ласковость глаз. «Во какой попался! — думала я в удивлении. — Ну и чудеса!»
Нас поили водочкой, подали на застланный клеенкой стол миску с отварной, холодной уже картошкой и свои, не круто соленые огурцы. Его как-то особо ублажали, но искренне, без суетливости. А рядом с ним и меня пестовали и нянчили, и было мне хорошо. «Эге, да с тобой и правда тепло и уютно!» — думала я.
До поселка, согревшись, добежали не заметили как. Прямо долетели!
— Я им дом этот отбил! Целое сражение было, — радостно, но по-райкомовски сдержанно говорил Поликарпыч.
— У кого же отбили?
— Из колхозного фонда.
— Здесь есть такой?
— Есть. Вот ознакомитесь… Здесь много интересного. — И добавил: — А то что ж, их детей учат, а они не могут учителям условия создать. Разве комнат-то наснимаешься! А при школе — маленькое помещение, не для семьи.
— Да, да! — Чему-то смеялась я. — А какие добрые дела еще?
— Что «еще»?
— Ну — вы? Людям, а? Человекам?
Он смущался.
— А мне можете подкинуть немного того… — не унималась я.
— Чего «того»?
— Счастья, к примеру. Удачи. Радости и процветания.
— Будьте спокойны. Положитесь на меня! — засмеялся наконец и он, выходя из закованности.
Он, как оказалось, был говорун. И рассказчик. Правда, все больше про рыбную ловлю, до которой «наш первый охоч».
— Сидишь, сидишь и вдруг — потянет. Подсечешь — и вот он, лобастенький, так и рвется в ушицу.
Получалось, что он удачлив, хотя и нетороплив (и это было безусловно так), а «первый — ну прямо как ребенок, даже покраснеет весь, хоть своего окуня ему в ведерко кидай».
— И кидаете?
— Что вы. Еще истолкует не так.
Голос его не дрожит обидой, что могли предположить в нем такое, и объяснение его — доброе: подложил бы, мол, не жалко, да вот истолкует.
— У вас тут бунинские места недалеко, — переключила я. — Не ездили?
— Слыхать слыхал, да все как-то…
— А читали?
— Читал. Не подробно… с пятого на десятое.
А я только что перечитала все подряд. И меня понесло. И про «шестую книгу» (— Что это за книга?
— Туда была дворянская знать записана.
— А…),
и об Анне Буниной, и о Жуковском, который родственник.
Он у меня, бедняга, только ртом воздух хватал.
— Мне «Деревня» его особенно не нравится, — тихо сказал он.
— Почему «особенно»? А другое просто не нравится?
— Да, видать, что так.
— Вот оно что! А «Лика»?
— Да, конечно. Грустная вещь. И добрая.
— Добрая? Почему?
— Да вот что не велела про свою смерть говорить.
— Ну, для меня там — другое.
— А что?
— Это ощущение полноты жизни оттого, что есть о н а, Лика. Даже какие-то поступки… поступки против нее, против ее любви, но тоже возможные, лишь от этой полноты, от е е присутствия.
Человек на дороге задумался. Потом качнул головой из стороны в сторону:
— Нет. Я бы за любовь — все. Мне бы другого ничего не надо. Никакой этой полноты и рыжей бабенки.
Насупился — видно, осудив свою излишнюю открытость, и зашагал быстрее.
Я заговорила о другом: об их «экономическом чуде». Помедлил с ответом:
— Это уж на месте вам расскажут.
Потом оказалось, что именно у него экономическое образование, но проводить со мной беседу, видимо, счел неудобным (никто не уполномочил. Знай, мол, свое место.).
— А вас не смущает, что исчезают деревни? — спросила я.
— Крестьяне же остаются, и поля, и огороды.
— А вот сама деревня как понятие… как явление. А?
— Чего бояться, если так будет лучше.
— Но лучше ли? Вы уверены?
— Так вот посмотрите цифры. Обеспеченней живут.
Я поняла, что тут он отгородился (ух ты какой!), и спросила, как здесь, не скучно ли?
Снова он оживился и, помнится, отлично рассказал об одной своей сослуживице, которую назвал «Вороний глаз» — так и вертит глазами, так и высматривает, где что получше ухватить… Вороний глаз. А? Я смеялась, радуясь точности.