— Уж я вижу.
Они остановились у лестничной площадки. Дима послал ей свою обаятельную улыбку.
— Эх, Ася, не была бы ты здесь так нужна, взял бы тебя в хирургические сестры.
— Я не готова, Дмитрий Иваныч.
— Ты бы скоренько выучилась!
— Спасибо!
— А то, может, попробуем? Будешь после работы оставаться иногда. Если понравится — подучишься.
— Я подумаю.
Ася польщена: этот Дима, говорят, очень строг в операционной.
— Я пойду, Дмитрий Иванович, — но он попридержал за рукав халата (и опять пробежала искорка):
— Слушай, а вот Коршунов, который… ну, тот самый… известный…
— Какой это «тот самый»?
— Который в печати. О морали, о судах…
— Не знаю, не читала. А что?
— Да ничего. Однофамилец, значит?
Ася пожала плечами, поспешила в палату. Шел рабочий день. Трудный. Всегда трудный из-за того, что много народу. И из-за того, что — по совести.
Ася поила его водой, делала уколы — камфора, антибиотики; слушала дыхание, щупала пульс, вытирала влажным полотенцем уголки губ — у него еще были срыгивания, вытекали остатки желчи. А он по-совиному хмуро глядел желтыми глазами, будто не относил к себе ее заботы.
— Вам больно? — спрашивала Ася. — Хотите, дам болеутоляющее?
— Спасибо, — говорил он недовольно. — Спасибо, терпимо.
И лишь когда стали приходить посетители, а к нему не пришли, подозвал:
— Сестричка, не в службу, а в дружбу, достань чего-нибудь почитать.
Ася дала ему «Огонек» — было несколько журналов, оставленных ушедшими больными. Он кивнул вместо благодарности, и взгляд чуть смягчился.
— Ну, полегче немного? — обрадовалась Ася.
— Да вообще-то больно, — вдруг улыбнулся он. — Я только не люблю лекарства. Вот и терплю. А вы ко всем такая добрая, сестричка?
— Раньше нас называли «сестры милосердия».
— Ну, где милосердия-то взять, — и глаза его опять рассердились.
— Что вы так?
— Ну вот, к примеру, я чуть не загнулся, а она не приехала. Характер выдерживает.
— Кто?
— Жена, кто ж еще. Матери не доехать поездом, у нее ноги распухшие, да там еще до поезда топать… А эта мерзавка!..
— Не сердитесь так. Подумайте о чем-нибудь хорошем. У вас дети есть?
— Есть пацан. Три с половиной года. Поздно я, конечно. Но парень хорош. Так она и его увезла.
— Куда увезла?
— К матери. К себе в семью.
— Поссорились?
— Прогнал я ее. Вот теперь и кажет свой характер.
— Да она, может, и не знает, что вы здесь.
— Может, и не знает, — вдруг лениво согласился он.
— Сестра! Ася! — позвал из другого угла старик.
— Подойди ко мне потом, — вроде бы потребовал, а не попросил желтоглазый.
Однако, злой какой — «прогнал»! А заботы хочет.
Старик поправлялся вяло, потому что был стар. Ничего у него не болело, другой бы встал давно, а он не может, и Ася боялась пролежней. Старик капризничал, ворчал, а того не знал, что Дима держит его лишнее просто потому, что выписать некуда: взрослые дети работают, просят, молят подержать в больнице. Ох, старость — не радость. Ася протерла его камфорным спиртом (целое дело! Но старик своего не упускал), обошла других больных и — опять к новенькому:
— Вы — Ася?
— Да.
— Ну, а я просто «больной»! Обращайся ко мне так. — Он, видно, любил определенность. И с ней искал формы обращения: то «вы», то «ты».
— Хорошо. Давайте пульс проверю.
— Сестричка, Ася, вот вы осудили меня.
— Почему «осудила»?
— Осудили. Что я жену прогнал. А я не весь тут. Я и получше могу быть.
Ему хотелось — о себе, как хочется многим. Ася это понимала. И готова была поддержать.
— Получше-то каждый может, если постарается. А вот — что в человеке главное?!
— Конечно, что-то есть, превалирует.
— Вы кем работаете?
— Я? Слесарем. А что? Слово такое употребил? Так у меня отец… У меня отец был… он вот такой врач! — И немолодой человек этот вдруг сморщился и заплакал.
— Ну, ну, сейчас, сейчас! — Ася принесла валерьянки. А он уже и не плакал.
— Ты что это пойло притащила? За психа приняла?
— После операции бывает. Да тем более — ведь вы раньше не болели, верно?
— Сроду не болел. У меня этот день, когда свалился-то, был не приведи господь. Брата ждал. Брат сводный. Ну, в общем, законный папенькин сынок. И хотел дом отцов забрать. Я и разозлился. А тут Тонька подвернулась. Знаешь, бабе ведь все надо. Услыхала про дом — лучше, говорит, моя сестра переедет, на нее хоть Юрку оставить. А ты, говорю, дрянь, на что? Ведь не работает, а «оставить»!