Метафизические предметы как объективность в абсолютной предметности, которые становятся темой только для метафизики, сами в методической строгости могут быть постигнуты только из просветления экзистенции. Однако в нем они уже могут быть предвосхищены (если речь идет об образах мифов, о Едином, о трансценденции), чтобы, обратив их вспять, выразить с их помощью возможности для просветления экзистенциального сознания.
3. Измышление всеобщего, специфического для просветления экзистенции
- Психологическая, логическая и метафизическая речь всегда означает в то же время возможность срыва: используемая в этой речи всеобщность может остаться отвлеченной как таковая, - тогда не удается никакое просветление экзистенции. Или же экзистенция может резонировать, но и изнемочь во всеобщем, как в ином, в котором она является самой себе, - тогда всеобщее все же сохраняется с философской мыслью как всеобщее.
Иное дело - последний и подлинный способ просветляющей экзистенцию речи при помощи такого всеобщего, которое вовсе не может встречаться в мироориентирующем знании. Его категории не имеют силы определять новые предметы, и потому суть простые знаки (signa). Эта всеобщность совсем не существует как отвлеченная всеобщность. Не «имеется», например, ни экзистенции, ни самобытия, ни свободы, ни экзистенциальной коммуникации, ни историчности, ни безусловных поступков, ни абсолютного сознания. Слова, денатурированные и ставшие предметами знания о человеческом существовании, говорят теперь о чем-то абсолютно ином, что порождает лишь недоразумения, если обозначается экзистенциальными знаками. Посредством знаков просветление экзистенции высказывает, что составляет истинное бытие для возможной экзистенции, не как констатацию того, что объективно есть, но как то, чего я не могу постичь, если в то же время не желаю его как подлинного, потому что в возможности я есмь оно. Следовательно, в знаках как всеобщих получает выражение свобода как активность того бытия, бытие которого зависит от него самого.
Хотя знаки, специфические для просветления экзистенции, внешне, как слова, ведут свое происхождение от предметов ориентирования в мире - получая нередко ясную характеристику в прилагательном «экзистенциальный», - однако затем, чтобы стать в конце концов не формирующими предмет категориями, но знаками для мыслей, взывающих к экзистенциальным возможностям. В качестве знаков они имеют свою сторону всеобщности, которая как таковая не есть более мировое бытие, но становится уже экзистенциальной. Чтобы по-настоящему мыслить ее, требуется отголосок всеобщего высказывания в экзистенции, без которой экзистенциальные знаки не только пусты, но суть вообще ничто.
Так, например, хотя просветление экзистенции говорит о самости как о всеобщем, структуры которого оно выявляет, но оно может желать указать этим всеобщим лишь на меня самого, который, собственно незаменим: я - это не Я, а я сам. Я, правда, ищу самости, но затем, чтобы найти себя самого, и ищу себя самого, ради самости (Ich suche zwar das Selbst, aber um mich selbst zu finden, und mich selbst, um des Selbst willen). Если я задаю вопрос о себе самом, то изначально узнаю, что о себе самом как о несравнимом я совершенно не могу говорить. Самость становится знаком, при помощи которого я выражаю то, что мыслю, схватывая в единстве (ineinsfassend) как себя самого и как самость. - Далее, просветление экзистенции говорит о множестве самостей (von den vielen Selbst) как экзистенций: но оно не может подразумевать этого именно таким образом, поскольку многих как экземпляров некоторого всеобщего не существует. - Оно говорит о коммуникации и подразумевает при этом мою коммуникацию; соответственно, оно подразумевает мою свободу, мое историчное сознание, мои пограничные ситуации, и все же может говорить о них только как о всеобщих.
Сторона всеобщего, которая всегда присутствует также экзистенциально, становится, таким образом, языком, в котором созвучит то, что есть экзистенциальная возможность, если речь идет о философствовании в трансцендирующем просветлении экзистенции. Экзистенция - это то, чем я могу только быть, чего я не могу видеть или знать, но что действительно также лишь во всеобщей среде просветляющего знания. Если, однако, всеобщее уже само по себе наклонно сделаться всем, то экзистенция как единичная вновь отличает себя от окружения. Поэтому философское просветление экзистенции, хотя всегда может перевести на язык всеобщего, но не может само стать всеобщезначимым, и пусть оно и может быть общепонятным, но только для возможной экзистенции.