«Раз, два, левой… левой», — командовал кто-то внутри, отсчитывая шаги. Несмотря на бодрый темп, ноги всё-таки мёрзли. Надо будет купить валенки и возить зимой в багажнике… Если она выберется из этой передряги, конечно.
Тело быстро теряло тепло, хоть Илона и молотила ошалело скрипучий снег в ритме строевого шага. Луч фонарика скользил по заснеженным, сахарно мерцающим веткам. Ветер колол коченеющее лицо искорками ледяной пыли. Тишина и мороз.
Да, обязательно выбраться и дожить до Нового года. Наряжать с девчонками ёлку. Купить новых игрушек, а то они, как всегда, раскокают что-нибудь. Не приведи бог, какую-то из старых и любимых — из детства Натальи. Новые — бей сколько хочешь, она и бровью не поведёт, а вот если старенькое пострадает… может пострадать и чья-то попа. Левой-правой, раз-два… Дожить до мандаринов, до огня в камине. И посмотреть наконец в крошечное личико. Дойти, дотопать коченеющими ногами, пусть они хоть замёрзнут до черноты, до гангрены — но добраться, доползти. Пусть хоть отрежут потом.
— Так, отставить драматизм.
Да, валенки в багажнике зимой — «маст хэв», однозначно.
Вдали показались огоньки жилья. В слезящейся пелене они мигали размытыми пятнами… Подсвеченная вывеска кафе «Домашний обед», белые змеи позёмки, снежная пыль, сдуваемая ветром с крыши, рыхлый ковёр под ничего не чувствующими, мертвенно-каменными ногами.
— Кофе с молоком и двойным сахаром, пожалуйста… Большой стаканчик.
Гаденький и дешёвый — чёрт с ним. Главное — горячий и сладкий! Он обжигал губы и нёбо, задубевшие пальцы неуклюже держали пластиковый стаканчик и медленно отогревались. Сахарные калории — пустые, но ей сейчас нужна была любая энергия. Кровь, сгустившаяся до ледяной слякотной кашицы, снова становилась тёплой, жидкой и текучей, а вот телефону пришёл конец: экран зиял мрачной чернотой. Видно, аккумулятор на морозе разрядился.
— Извините, можно от вас позвонить? У меня машина там, на дороге, заглохла. И телефон умер.
— Да, конечно.
А снаружи к окну кафе прильнуло точёное девичье личико с пронзительно-светлыми глазами — Илона даже вздрогнула от их странной яркости. Они пристально смотрели ей в душу, окружённые по-новогоднему мерцающими ледяными узорами на стекле. Незнакомка манила Илону, знаками прося выйти наружу. Выбираться из тепла на холод очень не хотелось, но странные глаза до ужаса буравили сердце, лишали покоя, гулким звоном отдавался их взгляд, светлый, как луна.
Незнакомка была одета явно не по погоде — в лёгком светлом платье и босиком. «Сумасшедшая, что ли, какая-то?» — мелькнула догадка в затуманенной, слегка охмелевшей от тепла голове Илоны. Но девушка улыбалась так разумно-ласково, так грустно и нежно, что мысль сама съёжилась и осыпалась в снег. Нет, сумасшедшие так не смотрят. У них — страшная пустота в глазах, а эти без слов разговаривали, звенели серебряными струнками зрачков.
— Девушка, вам… не холодно так? — пробормотали согретые плохоньким кофе губы.
— Идём, — сказала незнакомка. — Тебе надо возвращаться.
— Куда? — оторопело нахмурилась Илона.
Волосы девушки переливались живым лунным серебром, ресницы тоже мерцали, точно инеем схваченные.
— К Наташе. К дочкам.
Сердце ёкнуло в мистическом испуге.
— Мы знакомы?
— О да, очень давно, — улыбнулись розовые губки девушки, по-весеннему живые среди мертвящего морозного мрака. — Иди за мной.
«Позвонить», — так и не исполненное намерение уже отпало ненужной шелухой, ноги сами шагали за этой улыбкой, за всевидящими глазами, а сердце сжималось от жалости при виде маленьких, младенчески-розовых босых ног, ступающих по снегу. Что-то странное было в них…
«За мной, за мной», — манил девичий пальчик, его обладательница оборачивалась через плечо и звала глазами, ресницами, улыбкой, заботливой нежностью взгляда. Жутковато-сладкое эхо обожгло вдруг: а ведь и правда — знакомы. Но только где брало корни их знакомство? В какой из прошлых жизней? В какой из вселенных?
Левой-правой, левой-правой… Ноги, начавшие уже отогреваться в кафе, опять холодели, но Илоне было плевать. Она бы отмаршировала не пять, а пять тысяч километров на обмороженных культяпках, лишь бы не сбиться с этой пунктирно-тонко наметившейся, единственно верной тропинки, тёплой и живой, как пуповина: домой. Наташа. Дочки. Малышка. Новый год, блестящие шары и мишура, камин. «До-мой… до-мой», — маршировало всё внутри. Деревья качали ветками в такт, целое невидимое войско двигалось вместе с ней, чеканя шаг по снежным облакам.