Но Ленин вдруг посерьезнел, заторопился в свое купе. «Устал, отдохнуть ему надо», — подумал Крыленко, с тревогой вглядываясь в осунувшееся, бледное лицо Ильича.
Он не знал, и никто тогда не знал, что, запершись в купе, Ленин снова сядет за стол. И напишет — на одном дыхании — одну из самых вдохновенных своих статей — «Главная задача наших дней», раздумья о России, о революции, о насущных задачах…
Как и все большевики, прибывшие с совнаркомовским поездом в Москву, Крыленко жил сначала в 1-м Доме Советов, где ныне помещается гостиница «Националь». Здесь «нашлась квартирка» и для Владимира Ильича. Вечерами наркомы, члены ЦК, видные деятели партии собирались у кого-нибудь, приносили из кубовой кипяток, пили жидкий чай и спорили, спорили; предстояло не только выводить страну из разрухи, строить новую жизнь, но и бороться с врагами — явными и тайными.
С явными и тайными врагами и послала теперь партия бороться Крыленко: в конце марта Совнарком поручил ему организовать публичное обвинение в революционных трибуналах Советской Республики. Этим же постановлением видный партийный деятель Елена Федоровна Розмирович была назначена руководителем комиссии по расследованию самых важных и крупных политических преступлений.
ЧАС РАСПЛАТЫ
В воскресенье, третьего ноября, накануне первой годовщины Октября, в Москве открывали памятники великим деятелям прошлого: революционерам, писателям, мыслителям. Посреди Александровского сада был воздвигнут бюст Робеспьеру, у кремлевской стены — народным поэтам Никитину и Кольцову, на Трубной площади — Тарасу Шевченко. Готовились торжества, и Крыленко загодя обещал принять в них участие. Он хотел сказать слово о поэтах, прочитать свои любимые стихи.
Но неожиданные события заставили его отказаться от этого плана: в Петроград добровольно пожаловал и передал себя в руки властей Роман Малиновский. Бывший член ЦК большевистской партии. Бывший руководитель большевистской фракции IV Государственной думы. Бывший товарищ, которому верили, от которого не было никаких тайн. Еще совсем недавно по заданию ЦК Розмирович и Крыленко работали с ним бок о бок, помогая составлять тексты депутатских речей, запросы в Думе — министрам и иным царским сановникам, запросы, публично разоблачавшие самодержавие.
Еще тогда и Елена Федоровна, и Николай Васильевич заподозрили Малиновского в неискренности, фальши. Эти подозрения усилились, когда Малиновский неожиданно, не посовещавшись с ЦК и со своими товарищами, подал в отставку, сложил с себя депутатские полномочия, сбежал за границу. Но предъявить ему более серьезные обвинения — для этого не было тогда бесспорных доказательств, неопровержимых улик. Поэтому партийный суд в польском городе Поронине (там жил тогда в эмиграции Ленин) исключил Малиновского из партии лишь за то, что тот самовольно оставил свой пост.
После Февральской революции, когда полицейские архивы были преданы гласности, тайное стало явным: Роман Малиновский оказался давнишним платным агентом охранки.
И вот он явился сам…
Предателя доставили в Москву, спешно велось следствие, и уже на пятое ноября был назначен суд.
Целыми днями Крыленко готовился к процессу, который подводил итог давней и темной истории, нанесшей столько тяжких ударов партии.
…Суд открылся ровно в полдень пятого ноября. Бывший зал Судебных установлений в Кремле был переполнен. Люди, прошедшие подполье, тюрьмы и ссылки, люди, которые привыкли всегда чувствовать рядом плечо товарища, пришли на заключительный акт трагедии — разоблачение того, кого они некогда считали своим другом.
Его ввели под конвоем, и Крыленко, сидевший на возвышении против скамьи подсудимых, не узнал былого «героя». Куда делись его лихость, заносчивость, самодовольство?! Перед судом предстал сломленный, с потухшим взглядом человек, нимало, казалось, не интересующийся своей судьбой.
Неужто и в самом деле ему все было глубоко безразлично? Но тогда зачем же он добровольно вернулся? Зачем проделав нелегкий путь по опаленной войною Европе из своего безопасного заграничного далека, зачем явился в Смольный, зачем сказал: «Я — Малиновский, судите меня»? Угрызения совести? Но как тогда вяжется с ним эта маска холодного безразличия решительно ко всему? А может быть, эта маска лишь составная часть общего плана? Но какого? Чего же в конце концов он хочет, этот насквозь изолгавшийся человек, который безжалостно торговал своими товарищами и ревностно служил злейшим врагам рабочего класса?