Всего четыре года, день в день, отделяло его от той памятной даты, когда царскими сатрапами были арестованы его товарищи по думской фракции. Ту, почетную, скамью подсудимых он с ними не разделил. Теперь он сидел один на другой скамье подсудимых — позорной.
— Объявляется состав суда…
За столом, покрытым красным сукном, заняли места семеро судей. Их имена, их объективность и честность были всем хорошо известны. Особенно председателя — латышского большевика Отто Карклиня и члена суда — столяра, а потом одного из первых советских судей Ивана Жукова…
— Обвиняет Николай Крыленко…
Малиновский медленно приподнял голову, и глаза его на какое-то мгновение встретились с глазами Крыленко.
— Малиновский, встаньте, — сказал Карклинь. — Не желаете ли отвести кого-либо из судей?
— Нет, — быстро ответил Малиновский.
— А обвинителя?
На этот раз он чуть помедлил, но тут же, словно стряхнув с себя груз сомнений, качнул головой:
— Нет…
— Вас защищает защитник Оцеп.
С этим молодым юристом, которому предстояло быть в процессе его противником, Крыленко столкнулся впервые. Накануне звонил Свердлов, рассказывал, что к нему неожиданно пришел со своими сомнениями адвокат: можно ли защищать Малиновского? Отвечает ли это принципам новой морали? Есть ли в этом какой-нибудь смысл? Свердлов долго убеждал Оцепа, что защищать нужно, что эта работа полна глубокого смысла, ибо суд не предрешает свой приговор, он хочет досконально во всем разобраться — и в том, что говорит против подсудимого, и в том, что говорит за. Разрушая старую адвокатуру, большевики никогда не были против судебной защиты…
— Обвинитель Крыленко, начинайте допрос.
— Расскажите, Малиновский, как и когда вы стали полицейским агентом?
Казалось бы равнодушный ко всему, человек вдруг начал вывертываться и врать. Он стал говорить о глубоких переживаниях, о внутренней борьбе, о мерзостях охранки, которая опутывала ядовитыми щупальцами свои несчастные жертвы.
Крыленко прервал его:
— Гнусности охранки нам известны. Но ведь вы добровольно стали доносчиком, еще будучи солдатом Измайловского полка…
— Нет, неправда…
— …и получили тогда кличку Эрнест.
Малиновский хотел снова сказать «нет», но вовремя вспомнил, что следователь Виктор Кингисепп показывал ему архивные документы и протоколы показаний, которые дали еще комиссии Временного правительства его бывшие шефы.
Он промолчал.
— Чем же вас так опутала охранка, что вы не могли выбраться из ее сетей? Жизни ли вашей что-либо угрожало? Свободе? Благополучию?
— Я очень мучился. Ночами не мог заснуть. Не жил, а терзался…
— Вы уклонились от вопроса. Отчего вы запутались в полицейских сетях? Вот ведь другие не запутались…
Малиновский злорадно усмехнулся.
— Не запутались? Ошибаетесь, гражданин обвинитель. В полиции мне объяснили, что страна наводнена агентами. Что измена повсюду… Чуть ли не каждый второй — полицейский осведомитель. И представили доказательства…
Зал пришел в движение. Невозмутимый Карклинь поднял руку, призывая к тишине.
— Обвинитель Крыленко, продолжайте…
— И вы решили: не я, так другой. Лучше уж я… Верно, Малиновский? Сколько же платила вам полиция за ваши… душевные терзания?
Малиновский снова замолчал.
— Вам задан вопрос, — напомнил Карклинь.
Крыленко отыскал глазами Розмирович. Положив блокнот на колени, она что-то писала карандашом, не поднимая головы.
— Отвечайте, Малиновский.
— Пятьсот рублей… А потом, когда я стал членом Думы, семьсот…
И опять всколыхнулся весь зал, и опять Карклинь предостерегающе поднял руку:
— За нарушение порядка буду удалять. Сейчас допрашивается свидетель Виссарионов.
Под конвоем солдатским шагом вошел в зал человек богатырского телосложения, которому, казалось, тесен его потрепанный сюртук.
— Ваша фамилия, имя, отчество?
— Виссарионов, Сергей Евлампиевич.
— Чем вы занимались при царском режиме?
— Был чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел, затем вице-директором департамента полиции.
О чем думал сейчас Малиновский, увидев перед собой живое напоминание о его прошлом? Не надеялся ли на то, что те, кому он доносил на своих товарищей и раскрывал партийные тайны, сумели удрать за границу, или погибли, или скрылись, или, на худой конец, будут держать язык за зубами, ограждая от заслуженной кары «агента номер один»?
Карклинь обратился к обвинителю: