— У вас отняли детей? — Виктор Афанасьевич сразу пытается понять суть будущего разговора.
— А если бы я без билета в автобусе проехала, меня тоже лишили бы родительских прав? Так по-вашему получается?
— Вас лишили родительских прав?
— Да. Лишили. Понимаю, если бы я своих детей не любила, — тут истеричность у женщины сменилась плаксивостью. Она достала платок, начала сморкаться, из глаз ее побежали послушные слезы. Присев, она некоторое время молчала, предаваясь своему горю.
— Внимательно вас слушаю, — напомнил ей Кондрашкин о своем присутствии.
— Отсидела я… Понимаете, отсидела. Пять лет.
— За что?
— За хищения, — сквозь слезы ответила женщина, но уже видно было, что она опять держит себя в руках, что слезы кончаются и сейчас-то начнется серьезный разговор.
— Наверное, выросли детишки за это время?
— Подросли, — поправила женщина.
— И давно вас лишили прав?
— Да уж с полгода.
— Что же раньше не пришли?
— Все не могла поверить, все думала: ошиблись в суде, что на самом-то деле такого и быть не может.
— Где же дети сейчас?
— У мужа. У бывшего, конечно.
— Вы разведены?
— Стану я с таким сквалыгой жизнь коротать!
— И вы предпочли коротать ее в заключении?
— Спокойно, товарищ прокурор. Спокойно, — голос ее снова зазвенел. — Я мать. Меня посадили за хищения, согласна. Правильно посадили, хотя и многовато дали. Годика вполне бы хватило. Но тут вы уже не поможете. А что дальше получается? Возвращаюсь я к своим детям, пять лет без них страдала, все глаза выплакала, пять лет. А мне говорят — катись. Как это вам нравится?
— Другими словами, вас лишили родительских прав? — снова повторяет свой вопрос Виктор Афанасьевич. Он, кажется, готов повторить его еще десять раз, пока сквозь обиды, слезы, истерику не пробьется к четкому, ясному ответу.
— Лишили. А спрашивается — для кого я воровала? Для себя? Нет, для детей. Да, я любила их и сейчас люблю больше жизни, — женщина опять достала платок. — Из-за них и пошла на эти хищения. Не могла совладать со своей любовью к детям. Может быть, я никудышная строительница нового общества, но детей своих я люблю и все, что сделала, сделала ради них. Вот так. Может быть, я сделала для них больше, чем позволено? Больше, чем полагается делать для своих детей? Согласна. Но лишать меня за это материнских моих прав… Это беззаконие.
— Да, это нехорошо, — согласился Кондрашкин.
После этою он поднял телефонную трубку, набрал номер.
— Тут ко мне пришла на прием гражданка…
— Мельникова, — подсказала женщина.
— Мельникова, — повторил Кондрашкин. — Она жалуется на то, что ее лишили родительских прав. Так… А, знаю. Так это она… Все ясно. Спасибо.
Кондрашкин положил трубку и некоторое время молча, даже с каким-то сочувствием смотрел на посетительницу.
— Ну? — не выдержала она. — Что там еще про меня наговорили? Так и будете всех слушать, кто чего скажет, кто чего вякнет…
— Простите… Есть такая пословица… Не за то волка бьют, что сер, а за то, что овцу съел.
— С волком ладно, пусть бьют, а меня за что?
— Я считаю, гражданка Мельникова, что вы сознательно пытались ввести меня в заблуждение. Вы прекрасно знаете, что вас лишили родительских прав вовсе не за осуждение, не за то, что вы пять лет в заключении были. Вы, простите, вернувшись оттуда, о детях своих вспомнили далеко не сразу. А что касается прежних событий, то, может быть, им кое-что и перепадало из похищенного вами, но хищениями вы занимались вовсе не ради детей. А вернувшись, и вовсе о них забыли. Я знаю вашу историю, подробно с ней знакомился, разговаривал с судьей. Будем говорить откровенно?
— А как же! — воскликнула Мельникова, но уже без напористости.
— Получается так, что вернулись вы не к детям, на которых ссылаетесь. Вернулись к прежним своим дружкам… Дети не видели вас неделями. Да и подросли они, как вы говорите. Сами разобрались что к чему. И когда суд выносил свое решение, учитывалось мнение не только соседей, которые видели всю вашу жизнь, но и мнение детей. Они ушли к отцу. Он был у меня, мы подробно обо всем поговорили…
— Сговорились? — неожиданно выкрикнула Мельникова.
— У меня нет оснований оспаривать решение суда, — сдержанно закончил Виктор Афанасьевич. — Если у вас больше нет ко мне вопросов, до свиданья.
— А как же дети?
— С ними все в порядке.
— Без матери? Разве может быть у детей все в порядке?