— Прошу вас, товарищ Крыленко, задавать, вопросы.
— А, так это вы — «товарищ Абрам»?.. — опередил его Виссарионов. (Абрам — таким было до революции подпольное имя большевика Крыленко в честь его деда, крестьянина со Смоленщины.) — Очень рад познакомиться. Когда-то я читал о вас обстоятельный доклад. Мне думается, господин Крыленко, вам не следовало бы выступать на этом процессе.
— Почему же? — спросил Крыленко. Виссарионов усмехнулся.
— Информация о «товарище Абраме» поступила в полицию от сегодняшнего подсудимого.
— Свидетель Виссарионов, — громко, на весь зал, произнес Крыленко, — я здесь не Абрам и не Крыленко, а представитель обвинительной коллегии Центрального Исполнительного Комитета, действующего именем народа. Здесь не сводят ни с кем личные счеты. — Он сделал паузу, прислушиваясь к тому, как сильно колотится сердце. — Пожалуйста, свидетель, — стараясь сохранить спокойствие, сказал он, — расскажите трибуналу, что вам известно о подсудимом.
— У этого человека, — сказал Виссарионов, указывая на Малиновского, — было три клички: Эрнест, Икс и Портной, и он был гордостью нашего департамента.
— Платной гордостью, — уточнил Крыленко.
Виссарионов пожал плечами.
— Всякий труд вознаграждается, гражданин обвинитель.
— Донос на товарищей вы считаете трудом?
Раздались смешки и тут же смолкли: шутка была слишком горькой.
— Все зависит от термина, гражданин Крыленко. И от точки зрения. Вы называете это доносом, я — благородным исполнением патриотического долга.
— Да, свидетель, — сдерживая гнев, подтвердил Крыленко, — все зависит от точки зрения. Вы считаете благородным душить народ, а для нас благородно то, что служит борьбе с такими душителями, как вы. Для вас этот зал был благороден в ту пору, когда здесь судили революционеров. Для нас же — когда революция судит в нем своих врагов. Благородство, между прочим, не нуждается в подлогах, в обмане. Вы же действовали подкупом, провокацией, шантажом. И патриотические деяния провокаторов держали в строжайшей тайне, чтобы страна не узнала о них…
Возможно, Виссарионову показалось, что он участвует в мирном диспуте и что у него за спиной нет конвоира.
— А как иначе раскрыть преступную организацию, действующую нелегально? Или нелегальный образ мыслей? Существует определенный режим, он поддерживает определенное течение мыслей и борется с другим течением мыслей, охранять и бороться — дело полиции. Этот вопрос научно не разработан…
— Будьте добры отложить ваши теоретические изыскания до другого раза, — прервал его Карклинь. — Мы разбираем дело Малиновского.
Виссарионов повернулся к скамье подсудимых, долго всматривался в свою бывшую «гордость» — так, словно видел его впервые.
— Честный, порядочный человек, — выдал он наконец аттестацию. — Главное — честный. Это очень ценилось, потому что часто агенты сообщают не то, что есть на самом деле, а то, чего от них ждут.
Малиновский весь сжался от такой «похвалы». Этого ли он ждал от своего «любезного шефа»? Потому, как нервно кусал Малиновский свои некогда холеные ногти, с какой злобой смотрел на Виссарионова, Крыленко прочитал его мысли. Что ж, вполне закономерный финал. Что объединяло этих людей? Идеи? Принципы? Благородные цели? Или животная жажда благополучия, стремление урвать кусок пожирнее — какой угодно ценой?..
Виссарионов подробно, с упоением рассказывал о том, как он и другие полицейские «шишки» встречались с Малиновским в отдельных кабинетах фешенебельных ресторанов, куда «ценный агент» проходил через боковой вход с поднятым воротником и надвинутой на глаза шляпе. Рестораны нередко выбирал сам Малиновский — он любил, чтобы из-за плотно закрытых дверей доносились песни цыган.
— Свидетель, вы так и не рассказали, каким образом Малиновский был завербован. Он, что же, сам предложил свои услуги? — вмешался защитник.
— Не совсем, — загадочно ухмыльнулся Виссарионов. — Это мы помогли ему принять правильное решение.
— А если яснее?..
— Видите ли, мы изучаем каждого человека, как живет, чем дышит, что у него в мыслях. Характер, склонности… Тщеславных выявляли, честолюбивых. Так обратили внимание и на Малиновского.
— Почему? — спросил Оцеп.
— Общителен. Начитан. Рабочие ему верили. Агитировать мастер. Чем иметь такого врага, лучше сделать его своим. Приручить. Ну и обогрели его. Обласкали…
— И вы полагаете, что он душой был с вами, сотрудничал искренне?
— Не думал об этом! — отрезал Виссарионов. — И думать не хочу. Пусть он меня ненавидит, но дает сведения. А сведения он давал ценнейшие. Особенно после того, как мы ему поручили познакомиться с Лениным и войти к нему в доверие.