Я люблю читать в деле все подряд, включая и то, что впоследствии оказалось излишним, и ты об этом заведомо знаешь. Может быть, это и нерационально с профессиональной точки зрения, но это чертовски интересно — проследить весь путь от «холодно» до «жарко», пройти по лабиринту все закоулки и тупики, увидеть своими глазами, как первоначально разрозненные факты, разрастаясь количественно, постепенно группируются в стройную логическую систему. И вот количество переросло в качество, закон диалектики вновь реализовал себя неотвратимо и неизбежно.
В деле об убийстве Гущина не было ничего «лишнего». Первые же действия розыска привели к Бахтадзе. Установив личность потерпевшего, работники милиции посетили стройуправление, где он работал, и выяснили, что в день убийства Гущин ушел с работы вместе с Бахтадзе. Потом — квартира Бахтадзе. Тамази дома не оказалось, беседовали с матерью. О чем она рассказала, мы уже знаем. Вечером Бахтадзе был задержан и допрошен. Виновность в убийстве на этом первом допросе он отрицал, однако все происшедшие в тот день события описал правильно. Оставалось лишь неясным, что произошло в подъезде дома № 5, когда Бахтадзе и Линников затащили туда Гущина. Бахтадзе пояснил, что Линников ушел первым, а он, Бахтадзе, задержался, чтобы уложить Гущина поудобнее и поправить на нем одежду. Затем он Линникова догнал, и они некоторое время шли вместе. Расстались у кинотеатра примерно в 19.15. Линников подтвердил эти показания.
На следующий день Бахтадзе попросил бумагу и ручку и написал «явку с повинной», в которой признал, что убил Гущина осколком бутылочного стекла. Осколок выбросил во дворе дома «примерно в 10 метрах от хоккейной площадки». Мотивы убийства описал так, как они впоследствии были зафиксированы в приговоре суда. Позже Бахтадзе вновь неоднократно допрашивался, в двух протоколах показания написал собственноручно. Признался в убийстве и на допросе в присутствии матери, который проводился по ее просьбе.
Признание вины… Конечно, это облегчает расследование. Но процесс доказывания на этом не останавливается. Показания обвиняемого не имеют никаких преимуществ перед иными доказательствами. Они учитываются и оцениваются лишь в совокупности со всеми другими материалами дела. Как отрицание, так и признание вины должно быть объективно проверено. Таковы правила уголовного процесса.
Сегодня кажется, что иначе и быть не может. Но было иначе. В средние века признание вины считалось «царицей доказательств». И на что только не шли древние служители Фемиды, чтобы получить такое признание и тем самым облегчить себе работу. Но суд скорый отнюдь не всегда правый.
Выражение «подлинная правда» сегодня звучит для нас как правда что ни есть сущая, как безусловная истина. Но в Древней Руси оно имело более конкретный и, я бы сказал, осязаемый смысл. По тем понятиям, «подлинная правда» — это та правда, которую вырывали у запиравшегося на допросе подсудимого «подлинниками» — особыми длинными палками. А если подлинники не помогали, тогда наступал черед «правды подноготной» — обвиняемому загоняли под ногти железные гвозди. «Не скажешь подлинной, скажешь подноготную», — предупреждали экзекуторы. И говорили, куда денешься. Только правду ли, кто знает?
На суде святой инквизиции в Толедо утром 17 августа 1569 года перед сеньорами инквизиторами предстал Франсиско Роберт, и, когда он явился, ему сказали, что ввиду единогласия в его деле он должен сознаться в насмешках над монахами и в лютеранских заблуждениях, чтобы облегчить свою совесть. Франсиско Роберт ответил, что сказал уже всю правду. Но сеньоры инквизиторы вынесли впечатление, что он сказал неправду, вследствие чего пришли к убеждению, что необходимо пытать его — водой и веревками по установленному способу. «1. Было приказано прикрутить и дать один поворот веревке. И так было сделано. Он произнес: «О, Господи». 2. Тогда приказали дать второй поворот и дали, и ему предложили сказать правду. Он сказал: «Скажите, чего вы желаете от меня, и я готов служить вашей милости…» 5. Тогда приказали еще раз прикрутить веревку, и он только простонал: ох, ох… 8. Приказали еще раз прикрутить и прикрутили. Он сказал, что отрекается от отца и матери. Когда его спросили, почему он отрекается, он прочитал «Отче наш» и сказал, что больше ничего не знает. 9. … 10. …