К исходу этого срока Эридани казалось, что он сойдет с ума. Перед глазами все стояла эта ужасная картина смерти, и он не в силах был изгнать ее из своих мыслей. В голове вертелась лишь одна: судьбу не изменить.
То, что начертали боги, нерушимо.
Он не пролил ни единой слезы, просто медленно таял, словно на глазах. Знал, что не протянет долго. Уже давно оракул подумывал о том, чтобы выпить яду и уснуть вечным сном, и пусть потом Велех не пустит его в посмертные чертоги, и он попадет во владения Карашшха, но лучше так, чем никогда больше не увидеть улыбки Светозарного, не услышать его тихий шепот, не почувствовать почти невесомые ласки. Большего им было не дано. Оракул не может отдать свое тело никому, иначе утеряет бесценный дар видеть прошлое, настоящее и будущее.
Но все же Эридани тянул. Ждал. Понимал, что чуда не произойдет, не случится, но глупая надежда не хотела умирать.
Он целыми днями сидел на балконе и смотрел вдаль, за городские ворота, ожидая, когда на горизонте покажется пыль от копыт гонцов и появится размытое черное пятно знамени, означавшего, что принц мертв.
А они все не появлялись, пока однажды на рассвете седьмого дня, когда Ишшну в очередной раз зажег солнечный шар, вдалеке не показалось то, чего так долго ждал оракул. Только вот флаг был отнюдь не черным, а серым. Это означало… что наследник жив, но почти при смерти.
Эридани взвился с места и бросился в конюшню — встречать вернувшихся с битвы воинов. Сердце колотилось так, словно хотело вылететь из груди. Улицы столицы уже были забиты горожанами, которые вышли встречать победителей. Пребывая в смятении и нарастающем волнении, Эридани не видел ничего и никого перед собой, слепо пробираясь сквозь толпу к центральной улице, по которой шествовали возвращающиеся с битвы воины. Он не смог подобраться слишком близко, но видел, как принца доставили во дворец.
Светозарного несли на огромном золотом щите шесть воинов, оставляя по песку, что усеивал улицы толстым слоем, волнообразные следы своих длинных хвостов — иланцы все еще не сменили боевую форму нага на привычную, и костяные шипы на их плечах угрожающе щерились в стороны, а голову венчали аккуратные небольшие рога.
Лишь в мраморном вестибюле дворца Эри смог приблизиться к щиту. Увидев его, воины отступили, осторожно водрузив щит на возвышение из белого камня, что стояло посередине огромного зала. Он взял принца за руку, глядя на него с бесконечной любовью и облегчением оттого, что Калиг все еще дышит. И вместе с тем поверить в это было невозможно, ибо много лет любые видения Эридани сбывались до мельчайшей детали. Как же такое возможно? Слезы застилали глаза, мешая видеть, но он не обращал на них внимания — боялся, что, если моргнет, Калиг просто исчезнет.
— Вот видиш-ш-шь. — На губах Горгона запеклась кровь. — Ты всегда говорил, что судьбу не побороть.
Когтистые пальцы нага крепко сжали хрупкое, тонкое запястье Эридани.
— Ты ош-ш-шибалс-с-ся, Всевидящий, — продолжал шептать едва слышно повелитель Илании. — Я вос-с-стану, займу трон и возьму тебя в супруги. Теперь… волею богов я имею на это право.
— Так вот зачем ты… — Светло-зеленые глаза Эри широко распахнулись.
Оракул перебрал все варианты, гадая, почему Калиг так рвется на эту битву, даже зная, что умрет. Он думал, что, может быть, Светозарный хочет наконец доказать, что давно уже созрел, чтобы занять трон. Думал, что хочет таким образом показать всем, что он уже воин, ведь так было принято у иланцев. Битва как обряд инициации. А происходили в империи битвы довольно часто, ибо набеги кальдонян возникали периодически. Он даже предполагал, что в этой финальной битве, когда кальдоны объявили им войну в открытую, он хочет одержать победу даже ценой собственной жизни. Но юному оракулу и в голову не пришло, что Калиг желает доказать в первую очередь богам — он достоин их Гласа на земле.
И все же судьбу не одолеть. Жизнь не дается просто так.
— Что? — побелевшими губами прошептал арисанец. — Что ты отдал взамен?
Калиг не стал ему лгать, только слабо улыбнулся, прижимая его длинные пальцы к своим запекшимся от крови губам.
— Ради тебя, Эри, я готов на все, — прошептал змей. — Мы живем лишь один раз — здесь и сейчас, пусть и длинна наша жизнь. Но, с-с-свет мой, волею богов мы разделены своей сутью, тем, кто мы есть, и я хотел, чтобы мы могли жить без оглядки на эти заветы. Пусть для того, чтобы заслужить право называть тебя своим, я должен пожертвовать собственным пос-с-смертием и тыс-с-сячью других жизней, но эту я проживу с тобой.
— Ты отдал Карашшху свое посмертие? — не поверил своим ушам Эри. — Что же ты наделал, Калиг… Ты хоть понимаешь, что натворил?
— Да, — с улыбкой твердо ответил змей, и несколько его длинных прядей, внезапно ожив и превратившись в тонких змеек, обвили запястье Эридани. — Отдал пустую вечность и безызвестность… за возможность быть с тобой.