улитки, улитки, улитки,
(успокоилась?)
Кто-то смотрит сверху, чёрные волосы до плеч - Вилгун? Он самый. Стоит и заглядывает в лицо. Точь-в-точь такой, каким последний раз видела, только небо было другое. Впрочем, куда ему меняться - пара месяцев прошло. Но с другой стороны, его ведь убили...
Вилгун хихикает и суёт в её нос какую-то зелёную губку. Губка пахнет глиной и Муглук не может понять, откуда этот весельчак знает про детство и улиток. Хочет спросить, но губы не слушаются, а Вилгун вместо ответа булькает и превращается в бледного волосатого уньрка.
Очнулась она уже в "бочке". Из крохотных окошечек, похожих на чьи-то побелевшие от ярости глаза, падал пыльный свет, и повсюду - на потолке, возле стен и даже где-то в глубине - проступали серые уньркские тени. Сама Муглук сидела на огромном трухлявом пне, избитая, но не связанная, а за её спиной ехидно фосфорицировали в темноте три уродливых коряги, причем Муглук почему-то знала, что это не просто коряги, не-е-ет, например, вон та, левая - Сусаррка-Ккоккр, Хозяин Неба и Воздуха.
В углах зашевелилось, захлюпало, и три тени выступили вперёд. Сейчас, вблизи, она смогла рассмотреть их получше - но всё равно запомнились только пальцы-щупальца, длинные, красные, похожие на ивовые корешки, которые прорастают под воду и торчат на дне среди ажурных джунглей водорослей, и ещё то, что такие пальцы были на руках и ногах, абсолютно одинаковые, как у обезьяны. Других ног они, видимо, не знали, истрёпанные сапоги сочли какими-нибудь роговыми отростками, за что и поплатились - там, дома, нож и плётку за голенищем носят почти все...
Как ни странно, из той битвы Муглук не помнит теперь почти ничего. Безумная катавасия сырых лупоглазых тел, визг, хруст веток и лодка, теперь уже такая прекрасная удобная лодка - отчалила. Пока она валялась в болоте, к корме, как раз над ватерлинией, присосалась огромная склизкая раковина, такая, что пришлось ковырять ножом и, в конце концов, выкинуть вместе с куском дерева - вот это она запомнила хорошо.
А лодка шла всё дальше и дальше, чавкая носом в жирной воде. Хлюпали пузыри, и дребезжал ветер в сосновых лапах.
После уньркской тухлятины Муглук скрутило манией чистоты, так что в лодке теперь ни соринки-ни пылинки, а деревеньки (они всё чаще и всё больше) теперь проплывают не мимо бортов, а мимо крохотной дырочки, оставшейся после памятной ракушки. А ещё чаще лежит с закрытыми глазами и вспоминает. Причём закоулки памяти уже не трогает и просто вспоминает, всегда одно и то же: там теперь повсюду гарь и копоть, пепел и зола, так что Вечная Улитка не пройдёт. Заочная победа, можно сказать.
Перед тем утром всю ночь хлестал дождь, в лесу что-то трещало, а ближе, уже на рассвете, мимо лодки проплыла в жемчужной воде сверкающая чёрная тушка, похожая на выдру - если бы у выдр было по восемь ног. А ближе к утру показалась забрызганная мхами каменная стена города.
"Предместье, наверное",- подумала Муглук и налегла на вёсла. Их у неё теперь два - как оказалось, из тростников можно вкрутить отличные жгуты, а второе весло сломалось не так уж и окончательно.
На берегу Муглук не выдержала и рассмеялась от восторга - почва была крепкая, утрамбованная: твёрдая! И больше не шевелилась под ногами. Даже заросли стали реже и весёлое солнце, похожее на медный тазик, ехидно щурилось из ажурной листвы.
По дороге к стене вздыбились корни - "ступени к счастью", как назвала бы их Муглук, будь она чуточку поначитанней. С воды стена казалось совсем близкой, но на берегу оказалась чуть дальше, а, значит, - интересней!
Стена была уже почти рядом, солнечные лучи прыгали по лицу и она уже начала задумываться, в какой стороне ворота, дверь или-что-у-них-там, когда с реки раздался писк - почти как комариный, только ещё визгливей. Конечно, можно было идти дальше, а лучше бежать, бежать без оглядки, опережая корни и канавы, но когда в голову проникают мысли, она уже не думает о безопасности. Муглук остановилась, вздрогнула, впилась ноздрями в воздух - а потом моментально вскарабкалась на гигантский прогнивший ствол руги. До этого ей ни разу не приходилось карабкаться по деревьям, да и здесь лезть не пришлось - такие дупла заменили бы любую лестницу.
По туманной реке ползла целая флотилия - пёстрая, драная и от этого ещё более кошмарная. Были у уньрков не только бочки, глаза и пальцы-корешки, были у них и лодки: жуткие плоскодонки без задней стенки, такие, что сидишь, опустив ноги в воду. И всюду, всюду на них - гнилостно-мохнатая болотная пена с серыми шарами глаз и дубинками в цепких ручонках, уньрки, уньрки и ещё раз уньрки - уже не флотилия, а целый вал, гигантский и всепоглощающий, отсюда и туда, вдаль, в тростники и болота. Шатаются драные бунчуки и знамёна, кричат сзади неведомые командиры и плывут на самое первой лодки трое: огромный и сильный уньрк, похожий на лесного оленя, попавшего в мельничный жернов, ещё один, грудастый и укутанный в драный тулуп, - видимо, женщина и не простая женщина - а впереди, на носу, третий, куда более малозаметный по сравнению с этой парочкой, разве что глаз только один (попала, значится, в тот раз, попала в этот проклятый бычий пузырь, хе-хе, ножичком, ножичком, попала, хехе-хахахххх...).