— Ну, ты дал, старшой… — наконец его замок Шило — даже если мы выберемся из этой говнотерки живыми, в чем я сильно, кстати, сомневаюсь — нам за самовольный переход границы такой скотоклизм вставят! Усремся! Тут и погоны полетят, не то, что чего…
— А ты что, за погоны опасаешься?
— Да нет. Наши-то погоны — и срывать смысла нет. А вот если у начальства сорвут — они-то на нас потом отоспятся…
— Еще кто что скажет… — лейтенант окинул взглядом бойцов — но они молча смотрели на него, подозревая, что их командир опять задумал какую то подлянку…
— Теперь смотрите… — лейтенант с улыбкой вытащил откуда то из под разгрузки нечто, напоминающее карту, но не советскую — вот эту карту на прошлой операции взяли у духов. Ни для кого не секрет, что граница между Афганистаном и Пакистаном никак не делимитирована. Да и как ее обозначишь, в горах то. Видите? Вот этот кусок местности — запомнили?
— Ну и что? — спросил Шило.
— А вот что! Теперь на афганскую карту взглянем — лейтенант достал оттуда же еще одну карту — видите. Тот же самый квадрат. Ну?
— На афганской карте он афганский, а на пакистанской — пакистанский!
— Вот именно! И какими картами будут пользоваться духи, когда погонят караван?
— Пакистанскими, естественно… Не афганскими же…
— Вот именно! Они будут здесь идти как по своей земле, особо не опасаясь засады, не опасаясь вертолетов — они прекрасно знают, что нашим метлам[23] строго-настрого запрещено пересекать нитку[24]! Ни маскироваться, ни дробить караван они не будут — наоборот будут спешить! Тут-то мы их и возьмем за вымя! А если что — мы просто предъявим в штабе афганскую карту и скажем, что границу не переходили. Вот и все.
— Ты прикидываешь, старшой, какой это может быть караван? — после нескольких секунд молчания спросил Шило.
— А что, ты думаешь, что мы все идем на пять ослов[25] поохотиться? Я хочу забить большой караван, чтобы в старости было о чем вспомнить.
— Если эта старость у тебя будет… — проворчал Шило, чтобы хоть что-то сказать — как располагаемся?
— А что тут мудрить? Видишь, ущелье хорошее. Отсюда дорога — переход границы и прямой ход на Гошту — его уже восстановили и Тангай — его мы еще не грохнули. Пулеметы здесь, здесь и здесь, остальные — широким фронтом по этому вот балкону. Сюда ставим МОНку — она рубанет их по ногам, завалит весь головной дозор. После чего свободная охота. Какой бы ни был караван — здесь мы будем на пятьдесят метров выше тропы. Минируем растяжками и картошкой[26] осыпь — ни одна сволочь не подберется. Так и забьем.
— А вытаскивать как?
— А смысл? Посмотрим чего там ценного из легкого, все подорвем — и руки-ноги оттуда. Пришел — нагадил — отвалил. Все как всегда…
Пакистан, Пешавар
23 сентября 1986 года
Барьялай был удачливым…
Удача была с ним всегда, по ней он не уступал даже легендарному Ахмад Шаху по прозвищу Масуд.[27] Только удачей можно было объяснить то, что в семьдесят шестом он свалился с дизентерией и не приехал в Кабул. А те, кто приехал — были расстреляны даудовской охранкой за подготовку исламистского государственного переворота. Бежать удалось тогда немногим — Раббани, Масуду… Еще ему. Он выжил и в страшные месяцы правления Амина — тогда людей хватали по одному подозрению, пытали, сбрасывали ямы с хлорной известью. Патологически жестокий и подозрительный Амин придумал новый, еще невиданный для Афганистана способ казни. Советские друзья поставляли старые самолеты Ан-12 для афганской армии — сами-то советские перевооружались на Ил-76. Вот и загружали в просторный десантный отсек «аннушки» человек семьдесят, взлетали — а потом где-нибудь над горными хребтами Гиндукуша открывали рампу. Это так и называлось — «десант». Однажды за малейшее неповиновение режиму в кишлак пришли войска, командовал которым дядя Амина — и сбросили всех мужчин — часть живых, а часть расстрелянных — в шахту. Барьялай уважал Амина — он был последним настоящим руководителем Афганистана, пусть и безбожником — не то, что сейчас. На Востоке уважают силу.
В Пакистан Барьялай попал в семьдесят девятом — первый год, когда беженцы из Афганистана хлынули в соседнюю страну не тонким ручейком — а полноводной рекой. Он уже был исламистом со стажем, полноправным членом запрещенной организации «Джаванан-и-муслимен»[28], по сути афганского филиала движения «Братья-мусульмане» — и поэтому довольно легко выбился в люди, стал полевым командиром. В Пакистан его отряд — тогда от больше чем ста человек в живых осталось двадцать, их сильно потрепали вертолеты и самолеты-штурмовики — вернулся четыре месяца назад. Здесь он пополнился новыми, прибывшими со всего света моджахедами, в чьих сердцах горело фанатичное желание убивать шурави, перевооружился — американцы как раз доставили новые гранатометы, автоматы АКМ египетского производства и «Стингеры» — и готов был вновь идти в бой. Сам же Барьялай наведался в банк в Пешаваре и с удовлетворением убедился, что американцы не обманули — его счет сильно пополнился. Еще один — два выхода, и он уйдет на покой, уважаемым человеком, купит несколько лавок, возьмет себе пару молоденьких жен и проживет остаток жизни в довольстве и спокойствии.
25
местный прикол. Как-то раз спецназовцам надоело сидеть в засаде и чтобы не возвращаться с пустыми руками они забили караван всего в пять ослов, еще и пустой, без оружия и наркотиков, взяв на этом четыре автомата и один пулемет. И все. Выход стал поводом для насмешек.
26
28
Джаванан-и-муслимен – мусульманская молодежь – запрещенная экстремистская организация, существовавшая в действительности. С нее по сути начиналось исламское сопротивление в Афганистане. Все – и Раббани и Хекматиар и Халес и другие прошли через нее.