«Тарам» — румынское слово, непереводимое понятие. Тарам, что это — планета? Место? Пространство? Неважно, в каком пространстве.
* * *
Вот уже три дня, как мы уехали из Рондона. Уже утеряна привычка и страсть писать. Эта болезнь мне
знакома. Нужна, необходима попытка—под страхом депрессии—психологической смерти.
* * *
Мне пришло письмо от одной доселе незнакомой читательницы. Она также цитирует меня: «...я тебя так любила... и смерть удаляется... любовь уносит тебя, ты поддаешься, и страх овладевает тобой...» («Король умирает»).
Я писал также, и читательница (Франсуаза Ламбер) напоминает мне об этом, что «то, что должно закончиться, уже кончено», сравнивая со словами Тересы де Хесус[224]: «два коротких часа, и потом все кончено».
Да, слабые души (я знаю, я слаб духом) могут приближаться к великим душам с какого-нибудь бока.
Во всяком случае, я думаю, что иногда бывал «бессознательно сознателен».
А эти мои «духовные», если можно так выразиться, «приступы», как могут они уживаться с моим тщеславием?
Иногда, иногда дует ветер духовности. И этот краткий порыв есть ответ на все наивные, но тоскливые вопросы, на все тревожащие меня проблемы, мучившие меня в течение двух месяцев, двух месяцев, пока я вел свой дневник.
* * *
Отмечу, все труднее и труднее носить это увечное тело. Я не должен удивляться. Это ко всему прочему не более чем увечье, которое сегодня доставляет мне душевные мучения, душевные. Правда, не рождаемся ли мы калеками? Мы слепы, слепы к Свету, глухи к Слову. Я снова повторяю себе: в нас отсутствует дар вездесущности, повсеместности, мы не можем постичь малую вечность, большую вечность, Вселенную, ни конечную, ни бесконечную. И сколько всего еще.
* * *
Моя Родика, моя маленькая Родика становится все меньше. Маленькое человеческое существо, обладающее необыкновенной силой, непреклонной волей, способностью упрямо, без устали работать.
* * *
Множество небольших (или больших) забот, касающихся меня, моего здоровья, моей литературной «славы» (суета сует); здоровья Родики; трудностей, связанных с профессией Мари Франс. Тяжело носить все это в себе. А если бы я был один, было бы еще труднее; если бы они мне не помогали, несмотря на свои собственные заботы, я бы не мог жить.
* * *
Светлый опыт, пережитый мною в 18 лет,— был ли он тем моментом, вспышкой естественной мистики, как ее определяют теологи?
Или просто мгновением эйфорического ощущения, какое испытываешь от полноты жизни весной (в мае, июне), когда ты юн?
Помню, как я однажды, в мае, встретил Арсавира; он возвращался из парка (то было несколько десятилетий назад); богатая зелень бухарестских парков («весна вспыхивает» в Бухаресте, как говорил Поль Моран в своей книге об этом городе), яркое солнце, освещавшее деревья, листья, дали ему в тот самый день, в то утро, как и мне хотя я находился в другом месте,— радость, огромное счастье бытия. Он поделился со мной своим счастьем, я — с ним. Принадлежала ли эта радость, наполнявшая нас, к естественной мистике?
У меня это ощущалось более ясно, потому что во время предшествующего опыта было реальное ощущение чьего-то ограждающего и успокаивающего Присутствия: у меня не было более страха смерти, я говорил себе, я не чувствовал более страха, я не был более одинок.
О, какой потускневшей и далекой кажется мне та необъяснимая радость, теперь почти улетучившаяся!..
Воспоминание о воспоминании, о воспоминании, о воспоминании таком далеком, таком далеком.
Присутствие реально, однако, однако... Реально. Если бы мне показалось, что Оно согласно — не иллюзорным образом — проявиться в конкретном мире.
Этот конкретный мир, который представлялся мне то реальным, то нереальным. Я цепляюсь за свои свидетельства: научно доказанная истина (Туринская плащаница[225]), неопровержимость мистического опыта, подтвержденного фактами,— он во всех духовных традициях, в сущности, идентичен.
Подтверждение тому есть у психологов, например Юнга.
Но я, но мы, мы так далеки, так далеки от этих свидетельств, которые нас не касаются, которые меня столь мало касаются, что это может показаться неправдоподобным. Эта Истина—для других. Эту Истину мы должны ясно ощущать живущей в нас, чтобы она приблизилась к нам не через чтение, не через молву, мы должны чувствовать ее сами, чтобы Это нам помогло, чтобы Она была действенной.
Чтобы Она нас изменила.
Все это, все это только пустословие.
* * *
Я в центре необычного. Я в сердцевине Странного. В то же время я абсолютно подавлен. Странное не вызывает подавленности. Но и то и другое могут сосуществовать в глубинах нашего существа. В глубинах души.
Событие может произойти в любой момент. Сегодня 1 сентября. Сентябрь и октябрь были в наших семьях месяцами несчастья.
Я жил на полном скаку в каком-то туманном ореоле. Из всего этого тумана, оставшегося позади меня, всплывают воспоминания, они досаждают, окружают меня. Был ли это я? Жил ли я?
Светящиеся острова, чуть светящиеся, окруженные серой ночью.
От разочарования к разочарованию. Существа, которые должны были бы окружить меня любовью или дружбой, которых я окружал любовью, дружбой!.. Но могут ли люди сделать что-нибудь для вас, для другого?
Я знаю, мне нужно было бы обладать ангельским терпением, любовью еще большей. Для того, чтобы победить некую глупость.
Почему, почему мы такие? И как глуп эгоист! Я сужу по другим. Я сужу и по себе. Не за что, в сущности, никого упрекать. Не за что упрекать и себя.
Мы погружены в невежество. Погружение в осознание невежества.
Как все странно, странно и грустно. Грустно страшно, страшно и грустно.
Я замечаю вещи и живые существа только по их внешнему виду: в их «феноменальной» реальности. И всякую реальность, и все то, что делается или происходит, я хотел бы познать в их «номинальной» реальности. Но что это означает? Я знаю, этот вопрос абсурден, в любом случае неразрешим. Как вещь может быть «в себе»? Это знает Один ее Создатель. Я у него об этом спрошу! Я должен контролировать свое питание, не допускать этого тяжелого пищеварения... Приходящий из этого мира, существующий в этом мире... ничто из того, что приходит из этого мира, не может принести мне радости.
Туманы, обволакивающие мое прошлое, мою жизнь, рассейтесь, я хочу жить в ясности, пока я еще жив... Я хочу снова видеть лица, хотя бы внешне, при их появлении. Да, по крайней мере такими, какими я их видел. Чтобы все стало для меня настоящим, нынешним.
Я хочу, чтобы вчера превратилось в сегодня. И чтобы внешность приоткрыла свою сущность. Пусть все будет постигнуто навсегда.
* * *
Не бывает людей только плохих, как бы нас в том ни уверяли. Жизнь, смерть, возможно, не беспощадны. Эта смесь хорошего и злого, эта смесь добра и зла: или считаешь кого-то добрым, злым... ибо как оценивать вещи и людей? Ни добра, ни зла, ни приличного, ни неприемлемого. Это мне подходит, это мне не подходит. Я люблю, я не люблю.
Наброски образов, мои воспоминания; они — как разорванные фотографии, кусочки, которые я не могу собрать и восстановить лицо. Головоломка.
* * *
Умерла поэтесса Джойс Мансур. Я читаю некоторые ее стихи, они очень хороши.
* * *
Каких только злоключений, неприятностей, больших забот, невезения я не боюсь в ближайшем будущем. Нет, ни одного мгновения нельзя быть спокойным.
Я отупел от переедания, от небольшой сиесты (после сиесты начинаешь хандрить, тосковать), от раскладывания пасьянса... это полная пустота, да, да, дух опустошается: ему необходима пища. Возьмем, к примеру, книгу Элленштейна о политике Черчилля в отношении Рузвельта, всякие никудышные договоры или вот последнюю книгу Жана Дютура[226], ибо сегодня «Признания» св. Августина и духовные книги мне недоступны.
* * *
Да, этот человек отдал бы все. Я думаю, он не способен ничего хранить, по своему легкомыслию или из- за усталости, грусти, презрения к жизни. Из-за нерасчетливости. Довольно...
224
Св. Тереса де Хесус (Тереза Авилъская, 1515—1582) -испанская монахиня-мистик, реформатор ордена кармелиток, автор сочинений на кастильском диалекте, признана Учителем Церкви.
225
Туринская плащаница --христианская святыня, по преданию - погребальная плащаница Христа, хранящаяся с 1578 года в ковчеге собора св. Иоанна в г. Турине.
226
Жан Дютур (р. 1920) — французский писатель, эссеист и литературный критик (роман «В добрый час»).