Реформирование певческих книг на новый лад почиталось при царе Алексее Михайловиче делом государственной важности и было поручено приказу Тайных дел. И это не случайно. Наиболее проницательные умы древности понимали огромное значение музыки и силу её воздействия на человеческие чувства. Последователь Конфуция древнекитайский философ Сюнь-цзы писал: «Музыка — это гармония, которую нельзя изменять. Ритуал — это порядок, который нельзя преобразовывать. Музыка объединяет подобное, церемонии различают различное. Музыка и ритуал вместе управляют человеческими сердцами. Выразить сущность реальных вещей, исчерпать возможные изменения — такова способность музыки; создать искренность и уничтожить притворство — такова задача ритуала».
Музыка и ритуал во все времена были наиболее совершенными средствами воздействия на человеческие сердца и тем самым могли обеспечивать поддержание порядка и спокойствия. Об этом хорошо говорит Конфуций в «Луньюе»: «Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осуществляться. Если дела не могут осуществляться, то ритуал и музыка не процветают. Если ритуал и музыка не процветают, наказания не применяются надлежащим образом. Если наказания не применяются надлежащим образом, народ не знает, как себя вести». Аналогичную мысль находим в челобитной царю Алексею Михайловичу соловецких иноков, выступивших против никоновской реформы: «Егда святыя церкви без мятежа и без пакости в мире бывают, тогда вся благая от Бога бывают подаваема; такоже пременения ради церковнаго пения и святых отец предания, вся злая на них приходят. Ныне же, государь, грех ради наших попущением Божиим, отнележе они новыя учители, начаша изменяти церковное пение и святых отец предание, и православную веру, от того государь времени в твоем Российском государьствии начаша быти вся неполезная, моры и войны безвременны, и пожары частыя, и скудость хлебная, и всякое благих оскудение. И аще государь толикия многия безчисленныя свидетельства на нашу православную християнскую веру яко непоколеблемо в православных догматех и в церковных исправлениих, и до сего времени пребывает, и за церковное пение пременение, видим вси наказание Божие, то кая государь нужда нам истинную православную веру, Самем Господем Богом преданную, и утверженную святыми отцы, и вселенскими верховнейшими патриархи похваленную ныне оставити, и держати новое предание и новую веру?»
Однако реформаторы сумели таким образом преподнести дело с «исправлением» певческих книг, пустить такую искусную «дымовую завесу» пропаганды, что даже «избранные прельстились»… Протопоп Аввакум, например, активно не принявший никоновской реформы и со временем возглавивший антиреформаторское движение сторонников старой веры, и тот не мог избавиться от некоторого предубеждения по отношению к наонному пению. В «Послании к Борису», выступая против невежд в певческом деле, которые пытались наонные тексты не петь, а читать, он пишет: «Игнатей бывшей братью-де дразнит нароком и по печати говорит: “преславенная денесе” (вместо «преславная днесь». — Κ. К.). Ох! ох! Не глаголю беснуется, но помрачение ума». Прискорбно, но подобные искажения и злоупотребления в целом в достаточно сильной степени влияли на отношение к древнему наонному пению, которого придерживались величайшие древнерусские распевщики Федор Христианин (Крестьянин), архимандрит Исайя (Иван Лукошко), митрополит Варлаам (Василий Рогов) и многие другие.
Вместе с тем, критикуя наонное пение, Аввакум выступает вроде бы как поборник наречного пения: «А церковное пение сам же, и чту и пою единогласно и на-речь пою, против печати слово в слово: крюки те в переводах тех мне не дороги и ненайки те песянныя не надобе ж… Да не собою я затеял так. Видев в писании, со отцы трудилися так: епископ Павел Коломенский, Данил протопоп Костромский, священномученик же Михайло, священномученик же архимарит Тихон Печерский, архимарит Суздальский Иосиф за Волгою, в пустыни с сим пением и скончался так, протопоп Конон Нижегороцкий; Логин, протопоп Муромский мученик и поборник велий, Марфа, игумения на Везниках, на-речь и единогласно пение бысть у нея… И Андреян, архимарит Троицкой, добро же житие проходил, а пел единогласно ж. Да и много бысть добрых людей, все блажиша и хвалиша пение единогласное и наречное. Многие с перевода ветхаго, по нем же аз певал, списывали, а я и без перевода, Богу помогающу, по печати пою, да и крюков тех не изгублю, ненайки лише не пою. А как один молюсь, так и не говорю: един Бог знает, как делаю, нельзя сказать».
Однако, судя по всему, Аввакум в большинстве случаев придерживался пения не по новоисправленным певческим книгам, но по старым, а чаще — так называемого пения «на глас» или же по «напеву». На это косвенно указывают его слова из «Послания рабом Христовым» (1669): «А пение подобает пети во церквах православных единогласно и на речь, против печати. Тако и Златоуст научает в Беседах Апостолских, и в Стоглаве царя Ивана Васильевича писано. Единогласно же пети повелевают собором Московским поместным. Тамо на соборе быша знаменоносцы: Гурий Казанский, и Филипп Московский, — тогда бысть игуменом в Соловецком монастыре, — а началной бысть на соборе митрополит Макарий Московский. А наречное пение я сам, до мору на Москве живучи, видел: перевод писан при царе Феодоре Ивановиче, ирмосы и обиход, и прочая. Я по нем сам пел у Казанския многажды. Оттоле и доднесь пою единогласно и на речь, яко праведно так. По писанию, как говорю речь, так ея и пою. А знамени на которой речи прилучится много и неизворотно все выпеть: и ево отложить небранно, токмо речи не отлагай. И в старыя времена иныя фиты все выпевают, а иныя и отлагают, да то нет ничево: речь бы была чиста, и права, и непорочна. А знамя иной знаменное поет, а иной тот же стих путем поет (то есть путевым распевом. — Κ. К.), а иныя тот же стих строками поют; а кто не умеет всему, и он говором говорил. Да, однако, слава Богу; токмо бы не сумесицею Бога молить надобе; и вправду последовати словесем и уму нашему подобает. А где не единогласно пение и не наречно: там какое последование слову разумно бывает? Последнее напредь поют, а преднее назади. Лесть сию молитву я вменяю пред Богом. Того ради так говорят, чтобы нам из церкви скорее вытти. Меня и самово за то бивали и гоняли безумнии: долго-де поешь единогласно! Нам-де дома недосуг! Я им говорю: пришел ты в церковь молится, отверзи от себя всяку печаль житейскую, ищи небесных!»