Пока я работаю сколько могу в домашних условиях, эти заседания для меня являются чем-то «недействительным», как любит выражаться сама Вероника. Правда, я сама не до конца понимаю значение этого выражения, как и того, зачем мне так необходимо являться сюда. Ведь ни одно мое предложение, с которыми я выступала на этих заседаниях, не было даже принято во внимание. Тем не менее Вероника уверена, что мне полезно поприсутствовать здесь хотя бы для того, чтобы мой вклад в общее дело не выбивался из общего потока и оставался в духе «Глосса», если такое понятие вообще существует.
Но как бы там ни было, сегодня я все же явилась сюда. Если не духом, то хотя бы в телесном воплощении. Неприятный привкус «Ликвид Эн-Эр-Джи» еще держится у меня где-то на корне языка. И Вероника, судя по ее пристальным взглядам и сложенным в трубочку губам, похожим сейчас на кошачью задницу, не очень довольна моим видом. Однако ей удается на одном дыхании произнести фразу: «О, Марта, как я рада видеть тебя, надеюсь, ты чувствуешь себя уже значительно лучше» — которая звучит, как старческое ворчание — и после этого начать вести собрание, то есть перейти к сути дела.
— Времена настали тяжелые, — мрачно говорит она, констатируя всем известный факт. — Скоро придут статистические данные за май и, — буду с вами жестока, но откровенна, — все говорит о том, что эти цифры — мать их! — будут на редкость неутешительными. — В этот момент начинает звонить ее телефон. — Ага… Ага… И сколько это получается?.. Нет, мне это важно, чтобы выяснить сферу влияния… Ага… В конце той недели обязательно закончим… Ага… Ага…
Пока она продолжает «агакать», я изучаю комнату и присутствующих. Несмотря на то, что сейчас времени всего без десяти девять, все здесь выглядят белыми и пушистыми. Даже наш Гай, который, без сомнения, всю ночь, как всегда, занимался тем, что прятал свою колбасу в чей-то волосатый погреб, смотрится сейчас сосредоточенным и напыщенным, как китайский мандарин, впитывающий энергию утреннего солнца.
Вероника швыряет трубку на рычаг:
— Что ж, вернемся к делу. Статистика… Сэлли уже наступает мне на пятки, отдел продаж получает плюхи от наших постоянных рекламодателей, а в этом месяце нам предстоит стать свидетелями выпуска двух пилотных номеров конкурирующих изданий.
Гай, сидящий рядом с Вероникой, понимающе кивает, как это обычно делает заместитель премьера. Остальные нервно ерзают на своих местах.
— Кроме того, конкуренты заготовили на лето потрясающие обложки с подарками, а для нас это стало несбыточной мечтой, так как Сэлли урезала нам бюджет на три месяца вперед…
Веронику и Сэлли Марсден никак не назовешь теми женщинами, которые «грудью встанут друг за друга», и не только потому, что и ту и другую природа одарила неразличимым, плоским, как блины, бюстом.
Без всяких видимых причин принтер за спиной Вероники вдруг оживает и начинает отчаянно верещать. Она замирает и медленно поворачивается за распечатанным листом.
В комнате воцаряется напряженная тишина.
Мы все внимательно наблюдаем за тем, как выражение ее лица меняется с олимпийски-спокойного на кисло-горькое, пока она пробегает послание глазами.
— Вот оно, — произносит Вероника зловещим шепотом. — Черным по белому.
Что же там такого написали? Глядя на нашу Веронику, можно подумать, что она только что прочла пресс-релиз, оповещающий сотрудников журнала о конце света. Вероника демонстрирует нам листок, и тут все мы видим, что там распечатана таблица с какими-то цифрами.
— Двести пятьдесят семь тысяч шестьсот восемьдесят. Повторяю: два, пять, семь, шесть, восемь, ноль.
На какую-то долю секунды мне кажется, что я оказалась на просмотре «Обратного отсчета» на эпизоде предстартовой подготовки перед запуском ракеты, после чего попала в компанию каких-то изысканных картежников: «Мне, пожалуйста, две сверху и четыре снизу, Кэрол».
— А это значит, — продолжает Вероника, готовая в любой момент лишиться чувств, — это значит…
Гай спешит ей на выручку:
— Это означает, что количество проданных экземпляров на данный момент самое низкое за все то время, когда Вероника ступила на борт нашего роскошного корабля по имени «Глосс» два года назад. Корабль, дорогие мои, тонет, и тонет довольно быстро.
Но, в отличие от Вероники, Гай не теряет оптимизма, и голос его звучит не столь траурно. Он свеж, как огурчик, и все его мысли настолько прозрачны, что кажется, будто они видны у него прямо в голове еще до того, как он их озвучит. «Я знаменитость, — можно прочитать у него в мозгу. — Я Знаменитость. И это знает каждый. А кому какое дело до всего остального? Я есть и всегда буду оставаться… ЗНАМЕНИТОСТЬЮ». Вероника продолжает стоять и так сильно сжимает спинку стула, что всем становятся видны побелевшие костяшки ее пальцев. А Гай продолжает распинаться: