— Это также означает, что никому теперь нельзя ошибаться. Речь идет о выживании сильнейшего и самого приспособленного на данный момент. Одно-единственное проявление слабости — и нас съедят заживо…
Он продолжает в том же духе еще примерно минуты две. Наверное, возбудившись от своего собственного голоса, Гай продолжает развивать тему своего дарвиновского восприятие мира издания журналов, в то время как Вероника отчаянно пытается вернуть свое хладнокровие.
— Хорошо, возьмем нижнюю строку, — начинает она. — У нас есть еще шанс в течение трех месяцев вернуться на рубеж в триста тысяч, прежде чем к нам нагрянет проверка. Нам нужно заново завоевать сердца этих глупых сучек, которые решили бросить нас ради двухсот страниц рекламы и бесплатной косметички. Единственный выход — это серьезный прорыв. Полная перестройка и пересмотр нашей политики. Вот что нам требуется сейчас. Только не в области графики, Кэт, это было бы чересчур рискованно…
Кэт, наш художественный редактор, со вкусом Генри Форда (годится любой цвет, если только он черный), вздыхает с облегчением и устраивается на стуле поудобней.
— Но все остальное, все остальное должно быть тщательным образом пересмотрено. Значит, нам нужно в первую очередь отказаться от всех этих рассказов, давящих на общественное сознание. Ну, вы меня понимаете. Не нужно нам никаких поучительных очерков вроде «Мой ад в Гималаях» или «Младенцы на продажу».
Зара, наша штатная писательница и женщина на все случаи жизни, которая, кстати, и сочинила оба рассказа, поеживается от смущения.
— Видите ли, я стала понимать, что несколько лет назад такие статьи были полезны нам, так как привлекали тех читательниц, которые делали вид, что интересуются материалами о Третьем Мире и медицинских подробностях о родах в этих странах. Теперь эти люди перестали притворяться. Честно говоря, милые мои, им на эти проблемы, как оказалось, наплевать. Так давайте оставим всю эту чушь насчет переделки мира ради его же спасения журналам «Мари Клэр» и «Социалистическому — мать его! — Рабочему».
Как вы уже поняли, судя по поведению Вероники, можно предположить, что у нее наступил нервный срыв.
— Ради Бога, не забывайте, что мы называемся «Глосс». То есть лоск, блеск. Можете считать это тупостью, но давайте смотреть правде в глаза. Существует всего две вещи, благодаря которым журналы вообще кто-то покупает: секс, красота и мода. Причем именно в таком порядке…
Хотя все заметили ее ошибку, горе-математика никто поправить не осмеливается. Мы терпеливо ждем продолжения, пока Вероника прикуривает сигарету.
— В конечном итоге все зависит от секса. Нам надо немного сдобрить наши материалы, вот что советуют исследователи сегодняшнего рынка.
Затем она начинает нести какую-то чушь насчет групп качественного анализа статей и мнения избалованных подопытных кроликов из вышестоящих организаций, которые принимали участие в данном проекте.
— Техника фелляции, ноу-хау минета — вот что сейчас прежде всего вызывает читательский интерес…
Пока она вещает, я не могу отделаться от неприятного чувства, будто на меня кто-то упорно пялится. Это Гай. В чем же дело? Может, у меня к подбородку что-то прилипло? Нет, этот взгляд говорит совсем о другом. Словно этот урод почувствовал, что я снова осталась одна и ищу партнера.
Только бы не посмотреть ему в глаза.
Сопротивляйся, Марта, держись!
Он просто решил немного поиграть с тобой, и, если ты на него посмотришь, он выиграет.
Ах, ты!
Кретин недоделанный!
Ну, вот, теперь, чтобы уж окончательно все испортить, ты вдобавок еще и краснеешь. Жалкая, несчастная деваха.
… — буквально все, начиная от гороскопа и кончая «Полицией моды» теперь должно быть написано с сексуальным уклоном. И тебя, Марта, это тоже касается.
— Простите, что?
Вероника бросает на меня усталый взгляд отчаявшейся женщины:
— Я говорю о сексе. Тебе нужно побольше секса.
Зара закрывает рукой рот, чтобы не расхохотаться, а уголки рта Гая чопорно опускаются. Я начинаю себя осматривать и только сейчас обращаю внимание, во что я одета: поношенные джинсы и застиранная футболка. Может быть, я всегда стремлюсь одеваться соответственно, но сегодня, видимо, кому-то показалось, что мой вид достоин, разве что, городской ночлежки.