Размышляя, Яранцев наблюдал за стариком. Тот словно так и замер с поднятым копьем, готовый к отпору, готовый стоять насмерть. Воистину Дон-Кихот. Только стариковские пальцы дрожат, только слезящийся глаз скошен на портрет Мика, и в нем такая тоска…
«Да он же его любит! - ахнул Яранцев. - Все, все это из любви к Мику, к самому талантливому, может быть, последнему ученику, в котором вся надежда, на которого нерастраченная нежность… Отсюда - ведь для его же блага! - попытки уберечь и направить. А неблагодарный Мик… Неблагодарный? Мик был угнетен последние дни. Я-то, слепец, подозревал неразделенную любовь, а тут, похоже, совсем, совсем другое… Да, это так. Ах, мальчик, мальчик, если бы ты знал себя таким, каким ты был когда-то…»
- Внуков у вас нет? - внезапно спросил Яранцев.
Старик вздрогнул.
- Нет… Простите, какое это имеет отношение?
- И детей тоже не было, - уверенно продолжил Яранцев. - Но это действительно не имеет никакого отношения к тому, что я хочу сказать. Кто такой, по-вашему, Мик?
- Как это? - опешил Полосухин. - Мик - это Мик, как вы - это вы, а я это я.
- Не совсем, - возразил Яранцев. - Вы - это вы, я - это тоже я, а вот Мик… Недавно, говоря о его намерениях, вы обронили слова «набег» и «меч». Случайность?
- Не понимаю вас!
- Должны понять, - властно сказал Яранцев. - Освоение планет, борьба со стихиями потянули у вас цепочку: набег, меч… Дальше, дальше, что приходит вам на ум? Не думая, быстро, подсознательная ассоциация, ну?
- Варварство, нелепость… - поддавшись напору, пробормотал старик. Но…
- Имена, с этим связанные? Набег, варварство - кто?
- Чингисхан, Аттила…
- Стоп! Мик и есть Аттила.
Стеклянными глазами старик уставился на Яранцева.
- Верно! - вскричал он тоненько. - Так относиться к своему дарованию может только варвар!
- Вы не поняли, - понизив голос, сказал Яранцев. - Не в том дело, что Мик с вашей точки зрения поступает как варвар. Он по рождению варвар. Он Аттила. Тот самый «бич божий», который полтора тысячелетия назад опустошил Европу. В нем мозг Аттилы, кровь Аттилы, это вовсе не иносказание, он _Аттила_!
- Оч-чень интересно, - ледяным тоном сказал старик. - Как прикажете истолковать? Исключив весь этот бред…
- Никакой это не бред, - устало сказал Яранцев. - Могилу Аттилы нашли и раскопали четверть века назад, а любая уцелевшая клетка тела хранит генетическую программу всего организма. Такие клетки отыскались, остальное было делом эмбрионотехники - и не таким уж сложным. Родился, воскрес, был создан - это уж как хотите - младенец Аттила. У нас детей не было, мы взяли его. Со смертью Магды Аттилу-Мика воспитываю я один. Теперь он вырос… Вот и все.
На этот раз слова, сказанные столь буднично и просто, дошли. Сжалось, как-то усохло тело старика, съежилось, потемнело от множества новых морщин лицо, а борода, усы выделились, будто побелели, и стали главенствующими на этом опустошенном лице.
Так длилось с минуту, потом глаза ожили, точно сквозь гарь пробился светлый ключ.
- Почему… почему же Мик?
Голос прошелестел так тихо, что Яранцев не вдруг его расслышал, а расслышав, не сразу уловил смысл вопроса.
- Просто мальчика надо было как-то назвать!
- Зачем?
- Что зачем?
- Все…
- Но это же ясно! Проблема среды и наследственности. Вот новорожденный Аттила. А вот наше общество. Что выйдет теперь из кровавого насильника?
- Вы стали ему отцом…
- Да.
- Так требовал эксперимент…
- Ну да.
- Ненавидя прошлое Мика, остерегаясь его задатков, пугаясь проявлений характера…
Яранцев нахмурился.
- Пережитое - пережито, - сказал он резко. - Оставим это.
Старик сорвал очки, словно они увидели нечто такое, чему не должны быть свидетелями. Помедлил и спросил, не глядя на Яранцева:
- Мик, конечно, не знает, кто он?
- И никогда не узнает, - твердо ответил тот. - Это тайна немногих.
- Даже если я ему скажу?
- Вы не скажете.
- Тоже верно… - старик кивнул.
«Мне о многом придется умолчать», - с горьким восхищением и жалостью к Яранцеву подумал он, чувствуя себя разбитым, беспомощным перед ослепительным, грозно-непредсказуемым величием того, что дерзнули сделать эти непонятные ему люди.
Недаром он ощутил что-то глубоко личное еще в той, самой первой работе Мика. Той, где по равнине, безнадежно зеленой и гладкой, к горизонту отчаянно спешила крохотная фигура ребенка. А с неба, смятенно и пристально, как бы заклиная беду, на ребенка смотрело похожее на глаз солнце.