— Дед, а сколько лет тебе в ту войну было? — спросил Митя.
— Да много уж, много, и не помню, — сказал старик, переставая смеяться. — Годков тридцать.
Митя присвистнул.
— Так тебе, выходит, сейчас чуть не сто?
— Ну, сто не сто, — гордо сказал старик, — а туда подбирается. Да. Гм… — Он лукаво взглянул на Наташу. — Хороша у тебя девка. Жена?
Наташа крепче обхватила Митину руку.
— Нет, — сказал Митя и добавил полушутя-полусерьезно: — Невеста.
Наташа еще крепче обхватила его руку.
— Хорошее дело, — сказал одобрительно старик, сбивая рукой соломенную шляпу на затылок. — Я тоже, помню, молодой был, шустрый, огонь! — Глаза его весело заблестели и заслезились. — Девкам проходу не давал. В праздник они хоровод водют — подскочишь на коне, ухватишь любую — да за станицу, миловаться. Скачешь, ветер в ушах свищет, девка к тебе прижимается, боится, визжит, бога молит — не упасть бы только!.. И бабу свою так увез: увез и не привез назад. Вот как в наше время было. Пятерых сыновей народили, двое на войне погибли, на Отечественной, да других бог помиловал. — Он снял шляпу и мелко перекрестил ворот рубахи. — А вы что ж, нездешние, что ли? Не признаю никак.
— Да, приезжие, — сказал Митя. — Приехали фольклор собирать.
— Халкор? Это что же, растение такое или что? — поинтересовался старик.
Митя и Наташа рассмеялись.
— Да нет, дедушка, — сказала Наташа, — это старинные песни, сказки.
— Ну да? — Старик недоверчиво взглянул на нее. — Ну, в таком случае я их сколько хочешь вам набрешу. Антипом меня зовут, — сказал он, вылезая из кустов и подавая Мите большую костлявую руку.
Митя удивился громадности старика, когда тот встал перед ним во весь рост. Он был сутул, кряжист, большие плоские ступни его с первобытной силой упирались в землю. «Ерошка! — ахнул Митя. — Вылитый Ерошка!»
— А чегой мне за это будет? Ась? Чихирику поднесете старому?
— Поднесем, — весело сказал Митя.
— Айн момент! — Старик поднял указательный палец, скрылся в кустах и через минуту вылез оттуда с удилищем из молодого, упругого тополька и ведром. Он поманил Митю и Наташу на опушку, сел в тени мощного дуба, прислонившись спиной к жесткой, дубленой, как его руки, коре и вытянув босые белые ноги.
— Ну, садитеся поближе да слушайте. Жил в Москве один барин. Вот и хочется ему на Кавказ поехать, бусурманов посмотреть. Пустился он в путь. День едет, другой едет, ан, глядь, приехал к казакам. А казаки о ту пору кордоном здеся стояли, ну и, понятно, война была, землю русскую охраняли. Да… Приехал барин, остановился на кордоне, в хате поселился. А у хозяйки дочь была, красивая — аж мороз по коже. Да… Ну, он сначала ничего: то на охоту пойдет, то еще чего, забавился, в общем. То птицу стрелит, то зверя. Его один казак с собой на охоту брал, старый был, но здоровый, черт, во. — Дед Антип показал, какой был казак в плечах. — Ерошкой звали. Ерофеем, значит. Барин-то поначалу ничего, а потом все приглядываться стал к дочке хозяйской: понравилась она ему. Марьянкой ее звали. Ну а Марьянку-то эту любил один молодой казак Лукашка — Лука, значит. Ну, Лукашка, понятно, на кордоне службу несет — казак, одним словом, а барин этот и стал тут шуры-муры с этой самой Марьянкой всякие крутить… Ну что смеешься.? — обиженно сказал старик.
— Дед!.. Дед!.. — хохотал Митя. — Ведь это «Казаки»!.. Ой, не могу!.. Он, мамочки!.. Дед!.. «Казаки»!.. Ой-ой-ой…
Наташа тоже смеялась, спрятав лицо в коленях.
— Чего смешного-то, — ворчал старик. — Казак-то на кордоне… А она девка молодая, неразумная…
— Дед, ведь это в книжке у Толстого написано — «Казаки», повесть такая, — переставая и снова начиная смеяться, сказал Митя.
— Ну да, — недоверчиво протянул старик, и глаза его лукаво стрельнули. — Смотри ты… В книжке? Гм… А откуда же Толстой эту историю придумал, чтобы в книжку-то написать, а? Как же бы он написал, ежели бы ничего не было? Может, ему батяня мой рассказал, как в ихние-то времена все было. Эх ты! Что я, шутю, что ли? — Он помолчал, вздохнул. — Ну, шут с ней, со сказкой-то, я вам лучше песни казацкие петь буду. — И, нисколько не смущаясь, затянул еще сильным голосом: