В это время распорядитель предупредительно кашлянул, взывая к вниманию присутствующих, затем сделал знак и магнитофон замолчал. Воцарилась тишина, и я язвительно подумал, что этот человек руководил не только ходом траурного обряда, но и пытался руководить чувствами скорбящих.
Он подошел к какому-то молодому человеку с жесткими как щетка волосами, одетому в темно-синий костюм в широкую полоску, и подвел его к гробу. Мужчина встал у изголовья, строго окинул взглядом присутствующих и заговорил. Его речь была усыпана выражениями типа "крепкая коммунистическая закалка", "долг, исполненный до конца", "пример молодежи", "передача эстафеты в надежные руки".
Я слушал все более рассеянно, слова отскакивали от моего сознания, не задевая его. Нельзя было понять, что волновало этого молодого человека, знал ли он Перфанова или все, что он здесь декламировал, относилось к чужому человеку, с которым он при его жизни не обменялся ни единым словом. Шаблонные фразы проскакивали мимо моих ушей — на этот раз не магнитофонные, а произносимые живым оратором, и я с болью и огорчением думал, что эти истертые от многократного употребления выражения, в сущности, гармонировали с этими обветшалыми и замызганными предметами, призванными служить последнему прощанию с умершим, а в действительности — превращающими эту древнюю и святую потребность в издевательство и унижение…
— Ну что, пойдем? — вздрогнул я от голоса Стратиевой. Четверо мужчин, подняв гроб, несли его к выходу. Мы последними вышли на площадку перед Домом. Неподалеку стоял черный катафалк, запряженный парой коней в черных шорах. Облака немного поредели, за ними угадывалось расплывчатое, тусклое, невидимое солнце. Кладбище было укутано рыхлой подвижной пеленой белесых испарений, будто на дворе был не июнь, а декабрь. На зеленых листьях деревьев, на металлических частях катафалка виднелись светлые капли. Все тонуло в сочной влаге, запотевшие стекла машин, припаркованных на стоянке напротив, казались затянутыми плотной матовой пленкой.
Мужчины водрузили гроб на траурную колесницу, и группа сопровождающих неторопливо выстроилась позади нее. Первыми оказались дочь Перфанова, его зять и еще несколько молодых людей. За ними следовали двое пожилых мужчин, несших траурный венок с красной лентой, а дальше — все остальные. И процессия тронулась.
Мне пришло в голову, что могила, вероятно, где-нибудь далеко и я вымажусь в грязи по уши, пока доберусь туда. Я посмотрел на свое синее "вольво" на стоянке и повернулся к Стратиевой.
— Могу подбросить тебя на машине, — любезно предложил я ей.
Страгиева недоуменно взглянула на меня.
— Разве вы не пойдете к могиле? Вы ведь были так близки с ним там, в К.
Услужливая память немедленно оживила широкую, раскаленную солнцем, центральную улицу города с выгоревшей краской трехэтажных домиков по обе стороны; я почувствовал запах панированного сыра, долетавший вечерами из столовой ИТР, перед моими глазами возник просторный кинотеатр читалишта[9] и сидящие в зале мужчины и женщины — все до одного знакомые между собой…
— В сущности, разве мы не были на "ты"? — ласково улыбнулся я своей пресловутой улыбкой, перед которой не могли устоять — что было уже доказано — девять женщин из десяти.
К моему удивлению, Стратиева оказалась из этой девятки.
— Может быть, — ответила она с едва ощутимым волнением.
И я снова убедился в том, что она была не такой уж уродливой, лицо ее излучало какой-то мягкий свет, оттеняемый прозрачной косынкой.
— Не вижу причин менять установившиеся отношения, ты не находишь?
Стратиева ничего не ответила, проводила задумчивым взглядом процессию, почти скрывшуюся из виду, и подала мне руку.
— Благодарю за любезное приглашение, но я хочу проводить его до могилы.
Я не принял руки и неохотно двинулся рядом с ней к широкой центральной аллее.
— Не помню, когда я был здесь в последний раз. Но ты права: раз мы пришли, следует остаться до конца… Впрочем, как твой муж, ты все еще водишь его за нос?
— Теперь я вожу его за руку, — вздохнула она. — У него был удар, и сейчас одна нога парализована.
— Извини, я не знал…
Я почувствовал страшную неловкость. Стратиева все поняла и мягко, без малейшего укора добавила:
— Уже три года…
"По ней не скажешь, — мелькнуло у меня в уме. — Она выглядит все такой же подтянутой и жизнерадостной!"
— В сущности, это он настоял, чтобы я была на похоронах, — продолжала Стратиева. — Они ведь столько лет работали вместе. Атанас очень расстроился, хотя они с трудом находили общий язык. Впрочем, тебе это прекрасно известно…