Он смолк, пробежал по столику глазами, схватил рюмку с коньяком и опрокинул в себя, далеко откинув голову. Потом огляделся помутневшим взором и, уставившись на молчавшего товарища, то ли сказал, то ли спросил:
— Сейчас в Лефор-ртово?
— В Бутырке, — поднял наконец голову тот и, встретив взгляд, не отвёл своих глаз, выговорил медленно, со значением, будто и не пил ни капли: — А на Волге тоже тюрьма неплохая, скажу вам, милейший Яков Самуилович.
— Что? Тюр-рьма?
— Ещё Екатериной Второй поставлена, — продолжал толстячок. — Правда, задумывала императрица монастырь женский ставить. Нужда обозначилась, греховодниц развелось средь их бесовского отродья, но Пугачёв напугал, так что тюрьма нужнее оказалась.
— А что тюр-рьма? Тюр-рьма тоже пр-рекр-расное место для очищения душ заблудших, — ухмыльнулся Шнейдер.
— Вот и я говорю.
— Так… — глубоко затянулся «герцеговиной» Шнейдер и уже не спускал глаз с собеседника. — И куда же ты гнёшь, Ер-ремей Тимофеевич?
— Там и достойные кадры можно подыскать на смену некоторых, если потребуется, — цедил сквозь зубы толстячок, опять будто не слыша вопроса. — Наши есть орлы! Мне даже в некотором роде знакомы некоторые. Вот, полюбуйтесь, чем не лихой писарь!
Он не спеша нагнулся к своей сумке под столик, достал оттуда тёмную неприметную папочку, развязал тесёмки и поднёс к глазам стопку листов. Шнейдер, с любопытством взирая на его действия, налил себе рюмку коньяка, выпил и закурил новую папироску. Вывернув ноги из-за неудобного столика, он с облегчением закинул одну на другую и приготовился к представлению.
— Минутку… — перебирая листки, толстячок шевелил губами. — Вот! Я полагаю, вы догадаетесь, что сие перлы из протокола допроса арестованного врага. Итак, читаю: «Я это не апробировал, мотивируя риском провала и потерей возможности вести завуалированную контрреволюционную работу внутри Всероссийской коммунистической партии большевиков!..» А? Каков выверт! Каков стиль! Каков сукин сын!
Шнейдер криво ухмыльнулся.
— Нет! Вы только вкусите! Какая интрига для дальнейшей разработки врага и как закручено: «риском провала и потерей возможности вести завуалированную контрреволюционную работу»!..
— Тр-рафар-рет, — покривился Шнейдер и цыкнул сквозь зубы презрительно. — Похоже, что автор-р списывал ещё с бумаг из дел двадцатых годов. Учебный матер-риал! У нас этих писар-рей да забойщиков р-развелось!.. Не хуже меня знаете.
Майор, конечно, знал, что в следственном аппарате Министерства госбезопасности процветают два типа следователей: «забойщики» и «писари». Нормативные материалы позволяли применение физического воздействия на врагов народа, поэтому следователи специализировались, строя тактику допроса, один мастерски избивал, выбивая нужные показания, второй лихо и хитро записывал. И то, и другое требовалось делать умело. Кроме того, существует так называемая «французская борьба» — метод оформления протокола допроса подозреваемого, когда по шаблону делается следующее: сперва арестованный будто всё отрицал, заявляя, что не виновен, а затем, прозрев под воздействием следователя и раскаявшись в содеянном, шёл на полное и безоговорочное признание. Протоколы при этом представляют собой яркий образец поточно-конвейерного штампования, но в нареканиях он не нуждается, наоборот. Поэтому толстячок лишь слегка улыбнулся на реплику подполковника.
— Не скажите, милейший Яков Самуилович, не скажите, за неимением времени, я бы и большее вам изобразил, — толстячок пожевал губы, полистал бумаги. — Перед нами явный талант! Он и в тактике силён, и стратегия в допросах просматривается, переплюнет наших во французской борьбе.
— Ну, ну, — махнул рукой Шнейдер, — по бумажкам-то выводы делать?
— А я вам его представлю, как приедем, — улыбнулся толстячок. — Дожидается нас, готовится.
— Похвально, похвально. Узнаю ваши методы, Ер-ремей Тимофеевич, — Шнейдер сделал приглашающий жест к рюмкам. — Вы, как обычно, наступление не начинаете, не подготовив плацдар-рм.
— Мы что, мы в штабе… исполняем приказы, — скромно заблестел замасливавшимися глазками толстячок и потянулся к рюмке.
Вот так этот день начинался — нервами, беготнёй, руганью; об этом Минин догадывался, а вот где и чем закончится, подумать боялся. «Первые, самые главные часы миновали, всё вроде развивалось пока терпимо, а там видно будет», — размышлял он, не поднимая головы и наблюдая из-под бровей за ёрзающим напротив лейтенантом Квасницким. Тот по-прежнему не спускал с него подозрительных глаз. Или ему уже мерещилось?