Мы провожаем их глазами.
Когда облепленная со всех сторон коляска и шагающие рядом люди скрываются за углом, Маша наконец поворачивает лицо ко мне. Ее лицо мрачнеет на глазах.
— Это все ты придумал… — уже не спрашивает, а констатирует она.
— Тебе понравилось? — интересуюсь я вместо ответа.
Она хмуро смотрит мне в лицо и ничего не отвечает.
— И что ты хотел этим сказать? — спрашивает она.
— Ничего. Просто мне хотелось сделать тебе приятное.
Она пожимает плечами. Думает о чем–то… Хочет сказать что–то сердитое, но сдерживается. Опять пожимает плечами.
— Странный ты человек! — наконец говорит она. — Что ты все хочешь доказать? Это было очень мило, даже забавно — ну и что? Это не имеет никакого отношения к жизни. Потому что жизнь — очень серьезная и сложная вещь. Понимаешь?
Я неопределенно пожимаю плечами.
— Нет, не понимаешь, — выводит Маша. — Ты все пытаешься убедить меня, что жизнь — это милое представление, трогательная клоунада. Игра взрослых детей. Здесь посмеялись, здесь немного всплакнули. А жизнь жестче. И требовательней. И если ты в ней к чему–то стремишься…
— К чему стремишься? В этом весь вопрос, — вставляю я.
— Если ты стремишься к тому, чтобы занять в ней положение… Ну не знаю, стать кем–нибудь, добиться успеха… В общем, если ты чего–то от нее хочешь, то приходится жертвовать. Иначе… Иначе…
Маша замечает мою скептическую улыбку и сердито умолкает.
Вы знаете, я на нее совсем не сержусь. Я все понимаю. Конечно, если хочешь занять в жизни достойное место, нужно чем–то жертвовать. Иногда даже чем–то существенным. Маша тоже жертвует. В данном случае в основном мной. Все нормально.
В конце концов, что я от нее хочу?
— Ну что ты от меня хочешь? — как будто услышав мои мысли, спрашивает Маша. — Ну что ты от меня хочешь? Чтобы я не ехала? Да? Скажи, да?
— Нет, зачем же… — мямлю я.
— Тогда что?
Я пожимаю плечами. Я ведь и сам не знаю, чего я хочу.
На ее глазах выступают слезы.
— Ну что ты меня мучаешь? — горько говорит она. — Ты что думаешь, мне легко? Я сама целыми ночами не сплю, всю думаю, правильно ли я делаю, что еду. Что все здесь бросаю. Здесь уже все есть… Учеба, друзья. Есть ты… А что там?.. Там пустое место. И никому не нужна. И что будет через год?..
Мне становится стыдно. И жалко ее. Ведь она совсем не умеет плакать. Слезы получаются у нее скупые и сердитые. Она досадливо смахивает их со щеки тыльной стороной ладони.
Я привлекаю Машу к себе, и она, уткнувшись мне в плечо, плачет, вздрагивая всем телом.
Вы только подумайте! Она меня бросает, и я же ее должен утешать. Таковы эти женщины…
— Ты будешь меня ждать? — спрашивает Маша через некоторое время, поднимая лицо и сквозь слезы заглядывая мне в глаза.
— Буду.
— Обещаешь?
— Клянусь! — шучу я.
Она улыбается влажной улыбкой. Потом лезет в сумочку за платком.
— Ну вот… Держалась целый день… А теперь вся выдержка насмарку. А мне еще приветственный доклад переписывать… А потом обязательный прощальный визит к бабушке…
— Ну так беги, — легко говорю я.
Она смотрит на меня вопросительно.
— Беги, беги, — повторяю я. — Я все понимаю. И не обижаюсь.
Она неуверенно поворачивается, чтобы идти.
Но уже почти скрывшись за дверью, торопливо возвращается.
— Я тебя люблю! И всегда буду любить! — говорит она, целует меня и убегает.
А я стою еще некоторое время, скептически улыбаюсь. То есть я надеюсь, что улыбаюсь скептически, а улыбка, наверное, получается счастливой и глупой.
Наконец какая–то пенсионерка раздраженно толкает меня под коленки сумкой и просит дать ей дорогу в подъезд. Я отступаю в сторону.
И все–таки, что–то есть в этом мире не объяснимое расчетами ума. Честное слово! Пусть даже самая малость. Пусть на мгновение. Пусть лишь немного влаги в уголках глаз!..
Это ведь правильно, господа! Так ведь и должно быть!