Построив свою концепцию, Б. Зайцев завершает ее главой об «Архиерее».
Собственно анализа этого рассказа автор не делает, а дает лишь импрессионистические наброски и замечай
286
ния, но понимание Б. Зайцевым смысла «Архиерея» тем не менее сказывается очень отчетливо. Если в предшествующем творчестве Чехова, считает он, скрытая религиозность как-то мало давала себя знать, то «Архиерей» - несомненное свидетельство приобщения Чехова к религии в конце творческого пути. «С годами. росло, просветлялось, искало выхода и нечто открывалось ему, о чем разумными словами он сказать не умел (очень характерная для книги Б. Зайцева формула. - В. К.). Это был неосознанный (опять! - В. К.)
свет высшего мира, царства божия, которое «внутрь вас есть». Молодому, здоровому, краснощекому Чехову времен студенчества мало оно открывалось, Чехову зрелому было, наконец, приоткрыто. Оттого в молодости он не мог написать «Архиерея». «Архиерей» же есть свидетельство зрелости и предсмертной, неосознанной просветленности. Весь «Архиерей» полон этого света» (с. 227).
Чехов изображает в «Архиерее» последние дни человека, искренне верущего, и делает это, как всегда, объективно, подходя к определенному явлению жизни как исследователь. При этом, естественно, в многоплановую характеристику священнослужителя включается в его отношение к религии и к церкви. Но Б. Зайцев безоговорочно утверждает, будто Чехов смотрит на все «глазами преосвященного Петра» (с. 252). Он смешивает при этом две разные вещи: Чехов, каков он вне своих произведений (мы знаем о его принципиальной внерелигиозности), и Чехов как автор рассказа «Архиерей», применяющий в качестве литературного приема «видение глазами героя» - прием, многократно опробованный Чеховым в рассказах о конокрадах и инженерах, террористах и монахах, мужиках и чиновниках, убийцах и душевнобольных. Увы, рассчитанный на читательскую чуткость и доверие, прием этот в критике не однажды оборачивался против Чехова. Слова и мысли героев выдавались за авторские.
287
Л. Толстой осмеивал православную литургию, например, в «Воскресении», тогда как Чехов говорит о светлых чувствах молящегося в храме архиерея. Но Чехов бесконечно далек от какого бы то ни было решения вопросов религии и церкви, в то время как у Толстого враждебность к попам и обрядам соединялась со стремлением учить, как именно следует служить Христу.
Дело не только в очевидности той дистанции, которая отделяет автора от героя, Чехова от верующего архиерея. И при объективной манере повествования могут проводиться идеи религиозные (о чем, кстати, свидетельствуют некоторые беллетристические произведения Б. Зайцева).
Разумеется, для писателя небезразличны и сословие, и сан его героя. То, что главный герой рассказа - архиерей, давало Чехову возможность изобразить ситуацию, близкую к своей собственной судьбе. Его герой - человек из низов, достигнувший, казалось бы, всего, о чем мог когда-то мечтать; это и человек, призванный быть учителем жизни и сам бьющийся над ее неразрешимыми противоречиями и загадками; это и человек, вознесенный своим положением над другими и так нуждающийся в обыкновенном человеческом общении.
И в то же время «Архиерей» - не «узкоспециальная» вещь, посвященная изображению быта высшего духовенства. Главное в чувствах и переживаниях архиерея Петра не связано с его сословием или саном. В рассказе об умирающем архиерее затрагиваются коренные вопросы жизни: какие радости доступны человеку в жизни, что отравляет ему жизнь, как человек относится к смерти... Это проблемы, касающиеся человека «родового», человека любого сана и звания, хотя автор точно обозначил «видовые»
приметы своего героя.
Поэтому важно уяснить, к чему приводит Чехов своего героя перед смертью, каков исход его мучительных размышлений над противоречиями и тайнами бытия.
288
«Он думал о том, что вот он достиг всего, что было доступно человеку в его положении, он веровал, но все же не все было ясно, чего-то еще недоставало, не хотелось умирать; и все еще казалось, что нет у него чего-то самого важного, о чем смутно мечталось когда-то, и в настоящем волнует все та же надежда на будущее, какая была и в детстве, и в академии, и за границей» (10, 195). Оказывается, что сан и вера--это еще не все, что не хочется расставаться с надеждой, что в этой, земной, жизни Петр еще не получил того, на что надеялся. Все это земные, свойственные любому человеку чувства; автор не приводит героя ни к раскаянию в земных делах, ни к слиянию с богом и отрешению от «плоти»; он лишь констатирует, что все привязанности и мечты искренне верующего человека все равно связаны со «здешней жизнью».