— В чем?
— Как в чем?!.
— Подумали ли вы, в чем же это мы с вами будем помогать друг другу? И какое это такое занятие вы нашли, я не понимаю хорошенько. Учиться, что ли, мы будем друг у друга, или так просто жить?.. Да нет; постойте! прежде всего вот что: вы-то собственно, зачем вы едете?
— Вы все-таки не знаете?
— Все-таки не знаю.
— Хорошо. Я вам скажу. Я еду для того, чтобы начать новую, совсем новую жизнь — мне эта опротивела; эти люди мне гадки, да и вся эта деревенская жизнь. Я могла жить здесь до тех пор, пока я еще ждала чего-то, одним словом, пока я верила: теперь я вижу, что больше ждать мне нечего, что здесь можно только наживать деньги, да и то чужими руками. К помещикам и ко всем этим хозяевам я чувствую ненависть, я их презираю; мужиков мне, конечно, жаль, но что же я могу сделать? Помочь им я не в силах, а смотреть на них и надрываться я тоже не могу. Это невыносимо. Ну, скажите же теперь, ведь это правда? Ведь незачем мне больше здесь оставаться? да?
— Да, разумеется; если уж это вам так противно.
— Вы это так говорите… Мне кажется, вы не желаете, чтобы я ехала?
— Напрасно вам это кажется. Напротив, я желаю, чтобы вы делали именно то, что вам хочется; но, кроме того, я еще желаю получить ответ на вопрос, который я вам сделал: зачем вам хочется туда?
Он показал в окно.
— Что вас влечет dahin, dahin? Уж не думаете ли вы серьезно, что там растут лимоны?[65]
— А знаете ли, в самом деле, как я представляю себе, что такое там? Я всегда воображала, что там где-то живут такие отличные люди, такие умные и добрые, которые все знают, все расскажут, научат, как и что надо делать, помогут, приютят всякого, кто к ним придет… одним словом, хорошие, хорошие люди…
— Да, — в раздумье говорил Рязанов, — хорошие, хорошие люди… Да, были люди. Это правда.
— А теперь?
— И теперь, пожалуй, еще с пяток наберется.
— Как? Отчего так мало? Где же они?
— Гм! Странно как вы спрашиваете! Да разве они не люди? разве они тоже не подвержены разным человеческим слабостям? Одни умирают, а другие не умирают…
— Так что же?
— Так просто погибают…
— Как погибают?
— Да так вот, пропадет — и кончено. Вон как в балетах: все танцует, все танцует, найдет на такое место — вдруг хлоп! пропал.
Марья Николавна вздохнула и задумалась.
— Да, подобрались покрупнее-то которые, подобрались, — рассуждал между тем Рязанов, — осталась одна мелкота. Впрочем, вы на нее не смотрите, что она мелкота. Это нужды нет. Она, мелкота-то эта, все дела справит и все эти артели заведет… на законном основании; они вас там приютят и все порядки вам расскажут, как и что… да, впрочем, сами увидите.
— А вы? — с удивлением спросила Марья Николавна.
— Н-нет, я уж так как-нибудь обойдусь, собственными средствами.
— Да почему же? Разве вы не верите в успех этого дела?
— Как не верить. Нельзя не верить. Успех-то будет несомненно, только мы-то вот, кажется, немножко того… немножко опоздали для этого успеха.
Рязанов медленно обвел глазами комнату и, откинувшись на спинку стула, провел рукой по волосам; Марья Николавна напряженно следила за каждым его словом и, не сморгнув, пристально смотрела ему в лицо.
— Да, — снова заговорил он, — жизнь — штука любопытная, я вам скажу. Так вот всю видишь, кажется, ее насквозь и человека знаешь вдоль и поперек; чего бы, кажется, еще? Так нет; все мало. Еще чего-то нужно. Страсть нужна. Тут нужно просто прийти и взять… Однако я вот говорю, говорю, а сам все эту малину прихлебываю, да и забыл совсем, что она с ромом, черт ее возьми! Пьян напился.
Он отодвинул от себя стакан.
— То-то я замечаю, как-то уж очень я тово… фигурно стал выражаться, — прибавил он, выпрямляясь на стуле.
И действительно, на лице у него выступали багровые пятна, а глаза беспокойно и подозрительно переходили с одного предмета на другой. Он встал и сделал несколько шагов по комнате, видимо стараясь ступать как можно тверже.
— А я было хотела спросить вас еще об одной вещи, — нерешительно сказала Марья Николавна.
— О какой вещи?
Рязанов обернулся и, засунув руки в карманы, остановился перед Марьей Николавной.
— Что ж, спрашивайте! Да только я-то вот закутил по случаю сырой погоды.
— Это ничего.
— Впрочем, вы ведь, кажется, желали даже видеть меня в ненормальном состоянии, так вот вам отличный случай.
Марья Николавна подняла голову и посмотрела ему в лицо.
— Что вы смотрите? Вы думаете, я буду откровеннее? Нет, на меня вино производит совершенно обратное действие: я становлюсь еще недоверчивее, грубее. Да я, кажется, и в трезвом-то виде не слишком деликатно обращался с вами. А? Марья Николавна! Так ведь? Грубо я с вами поступал? Вы на это не сердитесь! это все пустяки…
65
Dahin