— Ну, слава богу! — сказал он, когда мы уже были на улице, — дела наши улаживаются понемножку.
Новая роль, которую он взял на себя добровольно, до такой степени занимала его, что он даже начал уж мои дела считать нашими делами.
На дороге попадались нам беспрестанно разные люди и кланялись. Некоторых Ф[окин] останавливал, отводил в сторону и с озабоченным видом сообщал что-то.
— А, а! Да, да, да. Ну, так, так, — отвечали обыкновенно встречные, делали сосредоточенные лица и задумывались.
— Здравствуйте! — здоровался Ф[окин] с каким-то чиновником, идущим к должности.
— Куда это вы? — спросил чиновник.
Ф[окин] нагнулся к воротнику его шинели и шепнул ему, указав на меня глазами.
— Мм! Вот она какая история! — глубокомысленно сказал чиновник.
Да, самодовольно заметил Ф[окин].— Только вот как вы нам посоветуете? Сходить ли нам прежде к Михал Иванычу или уж прямо обратиться к Петру Петровичу?[30]Чиновник задумался.
— Дело мудреное, — проговорил он наконец, — как сами знаете. Мой совет — побывать прежде у Михал Иваныча.
— Ну, вот, вот! И я так же думаю. Да. Так до свидания.
— Мое вам почтение.
Чиновник пристально посмотрел на меня и пошел своей дорогой, в раздумье покачивая головой.
— Что вы беспокоитесь? — сказал я Ф[окину],— ведь дали же мне записку.
— Дали-то дали. Это, конечно; только, знаете, все бы лучше побывать нам у одного человека.
— Да зачем?
— Эх, какой вы! Да уж положитесь на меня.
— Ну, ведите, куда знаете.
Мы вошли в какой-то грязный переулок, кончавшийся большим вязким болотом. Кособокие домики с прогнившими крышами окружали его с четырех сторон. Болото это в сущности должно было по плану изображать площадь. По ту сторону болота стоял дом, ничем не отличавшийся от прочих, а в нем жил тот человечек, у которого, по мнению Ф[окина], нам необходимо нужно побывать. На дворе накинулась на нас собачонка, но Ф[окин] сейчас же заговорил с ней, и она успокоилась. На этот лай вышла кухарка и повела нас в переднюю. Ф[окин] пошел предупреждать о моем приходе и вернулся в сопровождении хозяйки дома, очень полной женщины в большом клетчатом платке, которая начала подозрительно осматривать меня с головы до ног. Нужного человечка не было дома, а потому мы и отправились прямо в думу. У церкви остановил нас печник:
— П. Г.! Что ж ты? Я тебя, братец мой, дожидался, дожидался, ажно исть захотил, — сказал он моему спутнику.
— Постой! Не до тебя. Дела у нас тут пошли такие, спешные.
— Что мне за дело? Я глину замесил.
— Погоди немножко: я сейчас.
— То-то, смотри, проворней справляй дела-то свои! Рожна ли тут еще копаться! — кричал нам вслед печник.
— Может быть, я вас отвлекаю от занятий? — спросил я Ф[окина].— Вы, пожалуйста, не стесняйтесь! Теперь я и один найду дорогу в думу.
— Нет; это ничего. Еще я успею. Тут, видите, печка строится в алтаре, так я взялся показать. Вот он и пристает ко мне.
— Так что ж ему дожидаться? Право, вы для меня напрасно беспокоитесь.
— Нет, нет. Я вас одного в думу не пущу. Вы не знаете.
— Ну, как хотите.
Наконец пришли мы в думу. В темной передней встретил нас высокий седой старик в долгополом сюртуке и сердито спросил: «Что надо?» Я показал записку. Старик взял ее, велел мне подождать и ушел куда-то. Ф[окин] сказал мне: «Постойте-ка, я тут в одно место сбегаю», — и тоже ушел. Я остался в обществе двух мещан, которые, как и я, ждали чего-то и от скуки терлись об стену спиною. Чрез несколько минут выглянул из двери писец и, внимательно осмотрев меня, сказал:
— Да вы бы сюда вошли.
Я вошел. Писец сел на свое место и начал меня рассматривать. Я смотрел на писца.
— Вы, должно быть, нездешние?
— Нездешний.
— Чем торгуете?
— Я ничем не торгую.
— Прошу покорно садиться.
Я сел. Писец принялся перелистывать бумаги и подправлять буквы, сделав при этом чрезвычайно озабоченный вид. Но по лицу его сейчас же можно было заметить, что его мучит любопытство. И действительно он не выдержал, взялся чинить перо и, рассматривая его на свет, спросил меня равнодушным тоном:
— Вы по каким же, собственно, делам?
Я объяснил, что вот так и так, от К[озочки]на записку принес.
— Мм.
В это время вернулся сердитый старик.