— Почему же?
— Да так уж. Поверьте.
Иван Иваныч между тем опять уж успел рассердить Ивана Матвеича, так что он стал плеваться и ушел от него в кухню.
Начался ужин. Дамы взяли тарелки и уселись в гостиной, а мы остались в зале, одни мужчины. Во время ужина, впрочем, не случилось ничего особенного; только подразнили немного Ивана Матвеича, напомнив ему о каком-то шесте. Хозяин все хлопотал, потчевал и давал сыну подзатыльники, чтобы он скорее ходил.
— И чудак этот у нас Иван Матвеич, — говорил мне смеясь Иван Иваныч. — Что только с ним делают! Вы спросите его: как ему сажи в рукавицы насыпали, поглядите, как разозлится.
Но я не решился спрашивать его об этом, тем более что старик вдруг захмелел и начал ругаться.
— Что ж, еще рюмочку? — спросил меня хозяин.
— Нет-с, благодарю.
— Да вы так, мышионально.
— Не могу.
— Ну, принуждать не смею.
— Давай я выпью. Принужу себя и выпью, — покачиваясь и махая руками, говорил Иван Матвеич; потянулся к рюмке и разлил вино.
— Ха, ха, ха! — покатились гости.
После ужина сейчас же все стали расходиться, и я ушел.
У ворот постоялого двора встретил меня Нил Алексеич, пропадавший без вести несколько суток сряду и только что вернувшийся из продолжительного странствия по кабакам, а потому необыкновенно услужливый, но в то же время грустный и прикидывающийся казанскою сиротою. Он сейчас же объяснил, что дожидался меня и нарочно не ложился спать по этому случаю; побежал со свечою отпирать дверь, бросился снимать с меня пальто и вообще употреблять все зависящие от него средства, чтобы мне понравиться. Я очень хорошо понимал, что эта услужливость означает только, что у Нила Алексеича от пьянства болит голова, и следовательно, нужно опохмелиться; я и дал ему на шкалик. Так как было еще рано, то я и сказал ему, чтобы он, опохмелившись, зашел ко мне на минуту. Взял было я книгу, начал читать; входит Нил Алексеич, уже веселый, и вытянулся у дверей.
— Пришел-с.
— Вот что: возьмите-ка вы мои сапоги; да еще я хотел спросить вас об одном деле.
— Слушаю-с.
— Видите ли: собираюсь я ехать на этой неделе, так нельзя ли мне заранее подыскать попутчика до Волочка?
— Это можно-с.
— Так устройте это, пожалуйста, да разбудите меня завтра пораньше.
— Слушаю-с.
Я замолчал. Нил Алексеич постоял-постоял и вдруг сказал:
— Ваше благородие!
— Что?
— Осмелюсь вам доложить, это пустое дело — попутчики.
— Как пустое дело?
— Да уж… так как мы здесь, можно сказать, вот с этаких лет при этом деле, довольно хорошо понимаем, что к чему.
— Нет, уж вы пожалуйста…
— Нет, позвольте-с. Это как вам угодно, ну, только я так рассуждаю, что вам это нейдет, совсем нейдет, чтобы с попутчиками ехать. А вот как ежели сейчас приказать тройку — тарантас, ямщика подрядить до места; по крайней мере спокой. Чудесное дело-с. А между прочим, как угодно.
— Ну, да мы об этом после поговорим. Скажите-ка вы мне лучше вот что: где здесь у вас продаются осташи?[35]
— Осташи-с? в лавке-с.
— Да ведь у вас здесь их в каждом доме делают. Так нельзя ли на дому у мастера купить? Ведь это будет дешевле.
— Это справедливо. На дому совершенно дешевле. Ну, только не продадут-с. А вам много ли требуется?
— Одну пару.
— Не продадут-с. Изволите говорить, осташи. Осташи вам нейдут-с. Как вам угодно. А вот у нас такие мастера есть, особенные, которые вытяжные сапоги могут сделать. На городничего и на прочих господ тоже потрафляют. Но осташи, конечно, только теперь, как я понимаю, совсем, можно сказать, не к лицу.
— Нет, это я не для себя. А почему же вы говорите, что на дому не продадут? Кто же может мне запретить, если я сам купил товар, сам сшил?
— Это невозможно-с. Хозяин запретит.
— Какой хозяин?
— Как какой? Хозяин, то есть вот хоть бы я, к примеру, завел мастерство, ну я шить могу и на дому, а товар у меня хозяйский и должен я представить работу хозяину. Ваше благородие! осмелюсь вас обеспокоить, — одолжите покурить!
— Возьмите. Так стало быть, ваши граждане из хозяйского товара шьют?
— Так точно-с. Из хозяйского.
— Кто же эти хозяева?
— А тоже граждане-с, которые купцы, капитал у себя имеют и торгуют.
— А много ли таких?
— Нет, не много-с. Человек пять настоящих хозяев, а то все мелочь, все больше из-за хлеба дома сапожишки ковыряют.
— А почему же эти мастера сами не торгуют?
— Где же? Помилуйте! Бедность. И опять же нет такого мастера, который чтобы хозяину не был должен. У нас уж такое заведение. Еще банковские должники — вот тоже. Кто ему не должен? Как в яму, в этот банк так и валятся. А все лучше нет. Который если задолжал, пришел срок, — не могу заплатить, ну льготу дают; льгота прошла — шабаш: отдают тебя какому-нибудь хозяину, работай на него! Ну, известно дело, хозяину век не заработаешь. Ты заработываешь, а он приписывает, ты заработал, а он приписал. Так и пойдет до скончания века. И дети все будут на хозяина работать.