— Что, хорошо?
— Хорошо.
— Да нет. Я знаю, что скверно. Ну, все равно. После поговорим об этом. Теперь смотрите!
Вышли другие действующие лица, потом сцена Михайлы с женою. Второе действие началось без перерыва, точно так же, как и первое: К[олокольнико]в закричал: «Второе действие!» — и сел за стол. Катерина (г-жа П[етро]ва) тоже села, немножко сконфузилась, посмотрела в темный партер, К[олокольнико]в ей сказал: «Ну, что же вы?» — и она начала свою роль.
Я слышал и прежде от многих о г-же П[етро]вой, но думал, что врут, хвастаются; а потому, разумеется, ждал криков, ломанья и жеманства.
И был просто поражен ее игрою. Такой простоты, свободы и верности я себе и представить не мог.
— Что? Каково? — крикнул мне К[олокольнико]в. — Идите сюда!
Я пошел на сцену.
— Ну, как П[етро]ва-то? что? видели? То-то же, — говорил К[олокольнико]в, видимо торжествуя. — Да это что? Вы бы посмотрели ее в драме. Удивительно. Войдет в роль, плачет, серьезно плачет. А тут у ней комическая роль, да и в первый раз: конфузится.
Когда кончилась пьеса и актеры переменили костюмы, К[олокольнико]в познакомил меня со всеми. Мы разговорились о пьесе и необыкновенно скоро сошлись. Я им начал рассказывать, как я видел эту драму на других театрах, они стали расспрашивать, как кто из них сыграл свою роль и где сделал какую ошибку, и так это весело устроилось, так мы все были хорошо настроены, что этот вечер оставил во мне самое приятное воспоминание. Главное, что тут не было решительно ничего стеснительного. Все мы прониклись одним бескорыстнейшим чувством, страстию к искусству, всех в этот вечер занимало одно желание наслаждаться искусством. Когда мы пошли с К[олокольников]ым домой, я его спросил:
— Скажите, пожалуйста, кто эти господа?
— Ремесленники большею частию, есть и чиновники. Вот этот, что «Степана» играл, старика, этот библиотекарь.
Тут я только вспомнил, что действительно видел его и говорил с ним в библиотеке. Это был еще очень молодой человек, страстный любитель чтения и театра. А когда я спросил о П[етров]ой, почему она не едет в Москву или в Петербург дебютировать, К[олокольнико]в отвечал, что она своими трудами содержит семейство и, разумеется, оставить его не может.
— Это замечательная женщина, — говорил К[олокольнико]в. — Какая у ней душа! Сколько чувства и любви к искусству. Ведь она, представьте себе, выучилась сама, ей даже никто никогда не показывал.
Любопытно, что когда П[етро]ва была просто мещанкою города Осташкова, то никто об ней и не думал; но когда она стала играть, сейчас же явилась толпа поклонников и обожателей, в том числе и офицеры с предложением услуг: но она их всех
Только что я успел вернуться домой и, еще полный разных приятных впечатлений, начал раздеваться, как вдруг входит Нил Алексеич.
— Ваше благородие, гости. Прикажете впустить?
Взошел учитель и с ним еще какой-то длинный господин.
— Вот это Август Иваныч[41],— сказал мне учитель, знакомя меня с длинным господином.
Я протянул ему руку, и мы, держась друг за друга и кланяясь, простояли довольно долго среди комнаты. Он, должно быть, ждал, что я скажу что-нибудь, а я видел, что он как будто ждет, и тоже чего-то ждал. Однако, не дождавшись ничего, мы сели, и я им предложил чаю и колбасы. Август Иваныч взял ее в руки и сказал:
— Я сам колбаса, — а потом захохотал. Тут только я заметил, что гость мой немножко навеселе и действительно что-то жует и все не может проглотить.
«Что это за Август Иваныч такой?» — думал я, глядя на него.
— А я вас видел вчера, — сказал он, нарезывая колбасу.
— Где же?
— А в лавочке. Вы табаку покупали, а я видел.
— А может быть.
— Что у нас здесь, — скука! Вот в Торжке отлично жить, — сказал учитель. — Вы были в Торжке?
— Нет.
— Вы съездите. Я там жил. А во Ржеве не были?
— Не был.
— Напрасно.
Все больше в таком роде шла у нас беседа. Потом уж немножко разговорились.
— Наша служба чудесная, — сказал Август Иваныч. — Благородная служба. Вот я вольный козак.
Это мне показалось очень любопытно, и я посмотрел на Августа Иваныча. Но я себе представлял вольного казака вовсе не таким. Август Иваныч был худой и тощий немец, с длинным носом и с длинными тонкими ногами. Вовсе не похоже. Он между тем продолжал, принимая строгий вид: