- У тебя сильно повысился обмен, хорошо бы тебя проверить калориметрически, - бормотал он. - И надо с собой взять всего побольше. Найдем еду у колонистов?
- Конечно. Но Штарк, знаешь ли, что-то мудрит с автоматами.
- Ври больше! - выкрикнул Тим. - Будто видишь.
Я - видел.
Жуя, я видел плоскогорье. Вдруг дым, обрывки пламени - я отшатнулся. Из дымного (видимого только мной) что-то косо взлетело, пронеслось по небу, исчезло. А вот смеющийся Штарк. Он какой-то острый. Пронзительны его нос и длинный подбородок. Он смугл, этот Отто Иванович. Губы тонкие, вобранные внутрь их краешки. И все - нос, подбородок и глаза - имеет въедливую, шильную остроту. Вот махнул рукой и задумался, заложив ладони под мышку. А то - широкое - бешено несется к нам, обжигая макушки деревьев. Я понял - Штарк ударил первый. Догадался - та птица на узких крыльях, что летала над нами неделю назад, был его робот.
ЧИСЛО 21-е ВОСЬМОГО МЕСЯЦА
(дневник Т. Мохова)
Странные, напряженные дни. Нужно описать их, чтобы не ушли, не были забыты.
Во-первых, колония: отчего я не был предупрежден? Или было оговорено в Совете, что они объявятся нам сами?
Или помешала авария рации? Тогда все ясно - сообщение было, но оно не принято нами, его не повторяли, надеясь на колонистов.
Затем проблема коллективной личности Аргуса. Я предпочел бы провести этот опыт на себе, сейчас же располагаю косвенными данными, ненадежными ощущениями.
Я сразу ощутил перемену в моем друге. Меня заинтересовал феномен неожиданного усиления его личности. (Под рукой не было тестов, я не смог установить коэффициенты интеллекта «до» и «после».) Но «после» Обряда его лоб стал шире и выпуклей, не то расплываясь в моих глазах, не то сияя. Изменился и лицевой угол, глаза приобрели маниакальный блеск. Ходил Георгий быстро, не сгибая ноги в коленном суставе, движения рассчитанные, машинные. Казалось, его толкало нечто, сидящее внутри его.
Что еще? Он стал выше. Это и понятно, рост его увеличился от повысившегося тонуса скелетной мускулатуры. Сжимая (по моей просьбе), он сплющил пружинный эспандер. Артериальное давление повышенное.
Он действительно Звездный Аргус, почти сверхчеловек. Мне тяжело с ним, я словно отравленный - жжет голову, тошнит, слабость в ногах. Он добрый, честный, открытый, но я испытываю смущение и, пожалуй, страх.
В нашу жизнь он принес суету и напряжение.
Утром (после завтрака) он вдруг закричал, что всем нужно лечь на пол. Сам же, схватив ракетное ружье (одной рукой!), выбежал во двор. За ним с лаем и ревом вынеслись собаки всей кучей, щенята Джесси заскулили в своем ящике.
Я вышел за ним.
Георгий крикнул, чтобы я сдвинул сетку. Быстро! Сейчас!
Я включил мотор, и небо открылось, голубое, чистое небо, даже медуз не было. И все крики и суета Георгия показались мне в этот момент такой ерундой.
Вдруг широкая тень пронеслась над домом. Все задрожало от рева двигателей. Упали комья огня, и - боп-боп-боп - вслед этому широкому унеслись три маленьких ракетных снаряда. Их пустил Георгий. Они ушли за крылатым роботом, и за деревьями раздалось еще одно «боп», такое сильное, что упала радиомачта.
- Робота пустил! - крикнул Георгий. - Догадался!
Отдав ружье Ники, он щурился на небо и почесывал шлем.
- «…Параграф третий: тот, кто направляет автомат на человека, заслуживает наказания первой степени», - сказал он. - А точно наведено, у него хорошая карта. О нашей станции он все знал.
- Мерзавец! - сказал я.
- Пойду глядеть на дело рук своих, - сказал Георгий.
Он вышел, и, ничего не боясь, пошел лесом, и, как бы взлетая, прыгал через кусты.
Но какова реакция - сбил эту чертову штуку, выпустил три снаряда с расчетом. А если бы та ударила прямо в дом?… И мне стало жутко. Я не боялся моутов и загравов, бациллы Люцифера не пугали меня. Но если прилетает робот и поднимает тебя и твой дом в небеса, в этом есть какая-то скверная жуть.
Мой дом… Мне стало жаль его той жалостью, что я порою испытываю к щенятам.
Нет, так дело не пойдет, надо спешить. Я пошел налаживать «Алешку». Осмотрел его - все было в норме - антиграв под напряжением, горючее в баках. Нажал пуск - скарп приподнялся до уровня моей груди. Я погладил его: люблю эту штуку.
«Алешка» - большая рабочая скотина с каютой, с плитой и холодильником.
Я опустил его, выбросил пару дохлых ночников, тряпкой вытер рули управления, похлопал по подушкам сидений - хорошо! Занялся двором - мешали ворвавшиеся во двор всякие летучие, фиолетовые, надоедливые.
Они стрекотали, наскакивали на меня, жала их сверкали, как иглы.