Он перешел через мостик, не пожелав вслушаться в грубый шум потока, который ничего не говорил его сердцу. Поверху холм был прикрыт шеренгой елок, а за ними проступали другие ели — туманные призраки подкрепления в сероватом боевом порядке под нахмуренными тучами. Проложили новую дорогу и построили новые дома, вытеснив те немногие приметы, которые он запомнил или думал, что помнит.
Теперь предстояло найти виллу «Настя», все еще сохранившую абсурдное уменьшительное русское имя мертвой старухи. Она продала ее незадолго до смерти бездетной английской чете. Он бы взглянул на крыльцо, как пользуются глянцевым паспарту, чтобы вставить в него фотографию из прошлого.
Хью потоптался на перекрестке. Рядом женщина торговала овощами с лотка. Est-ce que vou savez, Madame…[19] Да, она знает, вверх по этой улочке. Пока она объясняла, большой белый дрожащий пес выполз из-за ящика, и с шоком бессмысленного узнавания Хью вспомнил, что восемь лет назад однажды останавливался здесь и был обыскан этой собакой, которая казалась довольно старой уже тогда и теперь похвалялась баснословным возрастом, дабы послужить его слепому воспоминанию.
Местность стала неузнаваемой, за вычетом беленой стены. Сердце билось, как после тяжелого подъема. Белокурая девочка с бадминтонной ракеткой присела на корточки, чтобы поднять волан. И тут он увидел виллу «Настя», теперь перекрашенную в небесно-голубой цвет. Все окна были закрыты ставнями.
23
Выбирая одну из обозначенных на указателе тропинок, ведущих в горы, Хью опознал еще одну примету прошлого — почтенного смотрителя при скамьях, оскверненных птицами, скамьях таких же старых, как он, рассыхавшихся на тенистых площадках там и тут, бурая листва понизу, зеленая — поверху, по краям весьма идиллической тропы, поднимающейся к водопаду. Он вспомнил дымящуюся трубку во рту смотрителя, утыканную богемскими самоцветами в полном соответствии с прыщами на его носу, а также привычку Арманды обмениваться непристойностями на швейцарском немецком со старым хреном, пока тот рассматривал сор под перекладинами сиденья.
Туристам теперь предлагалось дополнительное число маршрутов и канатных дорог, а кроме того, автомобильное шоссе соединяло Витт с фуникулером, до которого Арманда и ее друзья добирались пешком. В свое время Хью тщательно изучил туристическую карту — схему нежности, диаграмму страдания, вывешенную на рекламном щите около почтамта. Захоти он достичь с комфортом ледниковых склонов, он мог бы воспользоваться новым автобусом, связывавшим Витт с фуникулером в Драконите. Тем не менее Хью решил совершить восхождение трудоемким старым способом и пройти через заветный лес по пути наверх. Он надеялся, что кабина в Драконите будет такой, какой он ее запомнил, — маленькой, с двумя скамьями напротив друг друга. Она ходила на высоте метров пяти над травянистым склоном в просеке между елями и ольшаником. Через каждые тридцать секунд ее встряхивало и бросало в дрожь при прохождении очередной опоры, а в остальное время она скользила, не роняя своего достоинства.
Память Хью соединила в одну несколько лесных дорог и просек, служивших прологом к первому препятствию — грудам камней и зарослям рододендрона, через которые приходилось продираться, чтобы достичь канатной дороги. Неудивительно, что он сбился с пути.
Тем временем воспоминания продолжали двигаться в своем отдельном русле. Опять он тяжело дышал за ее равнодушной к нему спиной. Опять она дразнила Жака, статного швейцарца, с рыжими по-лисьи волосками на теле и мечтательными глазами. И снова она кокетничала с вычурными английскими близнецами, называвшими ущелья щелочками, а горные пики — бубнами. Хью, несмотря на мощное телосложение, не имел ни таких легких, ни таких ног, чтобы угнаться за ними даже в воспоминаниях. И когда четверка, ускорив темп восхождения, исчезла со своими жуткими ледорубами, веревочными снастями и другими пыточными приспособлениями (инструментарий, изощренность которого была преувеличена его неосведомленностью), он уселся на камень и, глядя вниз, сквозь клубящуюся дымку, казалось, ощущал состав горных пород, по которым прошел со своими истязателями, и даже процесс горообразования, вздымавшегося как будто вместе с его колотящимся сердцем со дна доисторического моря. Всякий раз его призывали не отставать еще до выхода из леса — жалкого скопления старых елок, покатых грязных тропинок и зарослей влажного кипрея.