Он не стал уточнять, что его отец был браконьером и однажды, сильно выпив, попался в собственный капкан.
— О! — сказала Софена. — А моя мать умерла, производя меня на свет.
Пиндар продолжал, пропустив ее замечание мимо ушей:
— Мой отец — он был страшным. Но... нормальным. А потом я встретил девушку без руки, и это было невероятно. Я испытывал к ней такие чувства, каких не знал больше никогда. Ни до, ни после. Я думал о ней день и ночь. Только о том, чтобы приблизиться, коснуться ее изуродованного локтя. Этого не передать обычными словами. Я начал писать стихи... — Он помолчал и добавил: — Наверное, я потом, как и ты, буду жалеть об этой откровенности!
— Ты не пожалеешь! — заверила его Софена. — Я благодарна тебе. Теперь многое становится гораздо яснее. Многое.
Ее взгляд стал мрачным. Затем она поднялась и вышла из кабачка.
Глава восьмая
НЕОЖИДАННОЕ НАПАДЕНИЕ
Когда наступил вечер, Эмери объявил брату, что желает воспользоваться своим правом и посетить «Ослиный колодец».
— Я и без того просидел дома больше недели, — добавил он.
— Я же не спорю, — отозвался Ренье. — Что ты защищаешься?
— Сам не знаю...
— Должно быть, тебе совестно лишать меня последней радости в жизни, — предположил Ренье. — Вот ты и занят поисками оправданий. Притом — тщетных.
Эмери не ответил. Он старательно укладывал волосы.
Вечер был теплым, как молоко, и таким же нежным, он нес в своем дыхании легкую музыку, и Эмери улавливал каждую ее ноту. Ему нравились такие вечера: одна гармония не спеша сменяет другую, и каждый тон звучит так точно, так определенно, как будто его задает невидимый капельмейстер.
Он едва успел добраться до кабачка, как дорогу ему преградили.
— Господин Эмери? — сухо прозвучал чужой голос. — Господин студент Академии?
— С кем имею честь? — осведомился Эмери так же сухо и неприятно.
— Вчера вы изволили высказываться по поводу «тупых солдафонов», — сообщили из темноты. Затем раздались шаги, и двое очень юных офицериков вошли в круг света от пестрого фонаря. Разноцветные искорки плясали на их ярких мундирах, на румяных щеках, и оттого оба молодых человека выглядели по-игрушечному нарядными, как будто их только что сняли с праздничного торта.
— Желаете получить удовлетворение? — спросил Эмери.
— Да уж, хотелось бы! — объявил второй офицерик.
— Кого именно из вас, господа, задело вчера мое высказывание? — уточнил Эмери. — Я, простите, этого не помню...
Вместо ответа первый юноша обнажил шпагу и набросился на Эмери.
Эмери едва успел принять оружие, которое протягивал ему второй офицер, и отразить атаку. Он очень скоро понял, что сражение будет непростым: они принадлежали к разным школам. В Академии юношей обучали преимущественно «салонному поединку», который рассматривался больше как вид светского искусства, нежели как военное упражнение, могущее пригодиться в реальном бою.
Разъяренный молодой офицер едва не убил Эмери, и того спасла только быстрота, с которой он успел отскочить в сторону. «В армии все только и норовят зарезать друг друга», — вспомнил Эмери слова Элизахара.
И, словно подтверждая это мнение, молодой человек в мундире полоснул Эмери по бедру. Ногу обожгло, но неприятным показалось не это ощущение, а сырость в сапоге.
— Проклятье! — воскликнул Эмери, отбрасывая шпагу. — Теперь вы удовлетворены?
Юноша хмуро отсалютовал ему и вложил шпагу в ножны.
— Да, — лаконично объявил он, и оба офицерика исчезли в темноте.
— Дурацкая история, — пробормотал Эмери, опускаясь на землю. Он вдруг почувствовал слабость. — Если бы кое-кто следил за своим языком, у его старшего брата было бы куда меньше неприятностей…
Он передвинулся ближе к фонарю и ужаснулся тому обилию крови, которое успело вытечь из раны.
— Наверное, стоит позвать на помощь, — сказал он себе. И посмотрел на дверь кабачка. Расстояние было небольшим, но ведь его следовало еще пройти!
Эмери попробовал встать, но неловко повернулся и снова упал. Слезы брызнули у него из глаз, больше от досады, чем от боли.
— Не будь ты моей ногой, которая еще явно мне пригодится, — обратился он к тупому бревну, которое отказывалось поддерживать его тело, — я бы тебя отрезал собственными руками! И после этого ты смеешь называться частью тела благородного человека?
— Великолепно! — раздался новый голос. — Какое самообладание!
Эмери чуть повернул голову.
— Элизахар! Вы какой-то вездесущий.
— Вы тоже, — заметил Элизахар. — Я только что видел, как вы гуляете по саду — и вот уже успели с кем-то подраться и произносите монологи.
Эмери беззвучно выругался.
Элизахар присел рядом с ним на корточки.
— Шпажная рана, а? — спросил он. — Давайте перетянем ее, пока вся кровь из вас не выбежала на землю. Кровь — она, знаете ли, имеет гнусное обыкновение дезертировать с поля боя.
— Очень смешно, — проворчал Эмери, глядя, как Элизахар перевязывает ему ногу тонким шарфом.
«Надо будет сказать братцу Ренье, что шарф подарила сама прекрасная Фейнне», — подумал Эмери.
— Нет, это мой шарф, — сказал Элизахар.
— Что?
От ужаса сердце ухнуло у Эмери в пятки. Неужели он начал бредить? Что еще, интересно, он успел выболтать в бреду?
— Вы изволите читать мои мысли? — осведомился Эмери, невольно подражая тону офицерика.
— Ваши мысли написаны у вас на лице... Я совершенно не против того, чтобы моя госпожа вызывала нежные чувства у достойных молодых людей. В конце концов кто я такой, чтобы решать, кем увлекаться госпоже Фейнне? Я лишь слежу за тем, чтобы ей не причинили вреда.
— Любовь может причинить очень большой вред, — сказал Эмери.
— Любовь — нет, — возразил Элизахар. — Глупые любовные приключения — другое дело. Но это же не для вас.
— Слушайте, Элизахар, вы как-то отвратительно проницательны.
— Я получаю за это хорошее жалованье... Попробуйте теперь встать. Я держу, не бойтесь.
Эмери поднялся, охнул и привалился к Элизахару.
— Я провожу вас, — предложил Элизахар.
— Нет уж! — фыркнул Эмери.
Не хватало еще, чтобы этот человек увидел их с братом жилище. А если Ренье сейчас бродит по саду Академии, то не исключено, что он вернется домой одновременно со старшим братом. Вот будет замечательная встреча!
— Почему?
— Я содержу любовницу, — сказал Эмери. — Она тупая и одноглазая. Это моя постыдная тайна. Меня тянет к уродливым женщинам.
— В таком случае, вы найдете общий язык с поэтом Пиндаром, — кивнул Элизахар. — Я слушал его сегодняшнее выступление на занятии госпожи Даланн. Бьюсь об заклад, сейчас, в «Колодце», он продолжает развивать те же идеи.
— Пиндар до обидного глуп, — задумчиво проговорил Эмери и попробовал сделать шаг, затем другой. — Получается! — сказал он. — Пожалуй, попробую добраться сам.
— Ну, как хотите, — произнес Элизахар.
Он отпустил руку Эмери и ушел. Дверь кабачка прикрылась и впустила телохранителя Фейнне, а затем притворилась, и Эмери остался один.
Ренье спал крепким сном невинного человека, когда Эмери добрался наконец до дома. Разбуженный грохотом, младший брат был крайне удивлен.
— Кто здесь? — сонно спросил он в темноту. И, пробудившись мгновенно, совсем другим, ясным и уверенным голосом добавил: — Убью!
— Это я, — отозвался Эмери. — Зажги лампу...
— Это месть? — осведомился Ренье. — В таком случае объясни, за что. Я спать хочу.
И он снова улегся.
— Зажги лампу, — повторил Эмери.
— А сам ты не можешь этого сделать?
— Не могу. Я держусь за стену.
После такого объяснения Ренье вскочил как ужаленный и метнулся к лампе. В ее прыгающем свете явился Эмери, бледно-зеленый — уничтожить мертвенный цвет, разлитый по его лицу, не смог даже теплый свет огонька. Старший брат действительно держался за стену. Точнее сказать — хватался за нее из последних сил.
— Ну, как я тебе нравлюсь? — осведомился он, криво улыбаясь.
Ренье смотрел на него с ужасом и ничего не говорил.
— Между прочим, — продолжал скрипеть Эмери, — это твоя работа.