Вскоре обжились, попривыкли. Хорошо тут было — чистейший воздух, покой, осенняя красота берез и рябин. По утрам на открытую форточку садились синицы, заглядывали в комнату, никого не боясь, прямо как в сказке.
И единственное, что тревожило Елену Сергеевну, было странное поведение мужа. Нет, он не жаловался на боли, на слабость, на недомогание; и у него исчезли страх и нервозность, которые так были заметны в больнице. Но сейчас ему все сделалось безразличным.
Он двигался как-то механически, равнодушно ел, что давали, равнодушно смотрел вокруг себя.
— Митя, поставить тебе раскладушку вот здесь? Под рябиной? Смотри, как ягоды на солнце светятся!
Дмитрий Николаевич молча кивал, соглашаясь. И недвижно, безучастно лежал, пока кто-нибудь не приходил за ним.
Поначалу Елене Сергеевне казалось, что он постоянно погружен в свои мысли и от этого все безразличие к окружающему.
— О чем задумался, Митенька?
— Я не задумался.
— А что же?
— Ничего.
И вправду, когда она заглядывала ему в глаза, в них была пустота. Будто их изнутри, как стекла в окне, замазали известкой.
— Митенька, я иду на рынок. Тебе купить что-нибудь?
— Нет.
— Ты скажи, чего тебе хочется. Митя!
Молчание.
Елена Сергеевна возвращалась с рынка; на полдброге хлынул проливной дождь. Был он уже по-осеннему холодный, и она вся продрогла, пока добежала до дому.
Дмитрий Николаевич лежал под рябиной на раскладушке. В том же положении, в каком его оставили! Дождевые струи хлестали по его липу; потемнели насквозь промокшие плед и пижама.
Елена Сергеевна бросилась к нему, она решила, что он без сознания, что он мертв.
Он поморгал, медленно провел рукой по лбу. Ничего не выражающие глаза уставились на Елену Сергеевну.
— Что ты делаешь? Ты с ума сошел?!
Он механически поднялся, механически пошел по дорожке к крыльцу. Сквозь мокрую пижаму проступали костлявые плечи. Тонкая шея безвольно опущена, голова качается при каждом шаге.
Елена Сергеевна заставила его раздеться, растерла полотенцем, уложила под два одеяла, напоила чаем с малиной.
— Завтра же мы уедем в город! Ты слышишь?
— Зачем? — равнодушно спросил он.
— Ты болен!
— Я здоров.
— Но так нельзя, так не может продолжаться!
Он отвернулся к бревенчатой стене и затих. Не шевелился, будто уснул, но Елена Сергеевна знала, что он не спит.
— Митенька, милый!
— Оставь меня в покое, — произнес он бесцветным голосом.
Елена Сергеевна не знала, что предпринять. Она вызвала Марину, чтоб та дежурила возле отца, а сама уехала в город. Металась от одного врача к другому, подняла на ноги всех знакомых. Чуть ли не ежедневно возила к Дмитрию Николаевичу и рядовых специалистов, и светил.
Дмитрий Николаевич не противился. Позволял себя осматривать, прослушивать. Ему было все равно. А врачи подтверждали, что да, имеется у Ярцева небольшое угнетенное состояние, подавленность психики, но это естественно, это закономерная реакция после перенесенного инфаркта. Постепенно все пройдет, выровняется. Врачи выписывают лекарства, каждый — свое. И не могла Елена Сергеевна рассказать им все, что произошло с Дмитрием Николаевичем, — все, начиная с Девятого мая, праздника Победы, встречи с Крапивкой и кончая последним звонком из прокуратуры, хотя сама отчетливо понимала, что не легкое недомогание у Дмитрия Николаевича, а нечто более скорбное. Даже знакомые врачи не знали Ярцева так, как знала она, и врачи не видели, насколько он изменился, не чувствовали, что это теперь другой человек.
Елене Сергеевне уже стало мерещиться, что муж снова что-то скрывает от нее. Может быть, следователь прокуратуры Ледогоров сообщил совсем другое? И дело Ярцева не прекращено? Пожалуй, это вполне вероятно. Закончено только лишь следствие, теперь дело передают в суд, и Дмитрий Николаевич решил скрыть эту новость. Он мучается один, оберегая семью. Можно представить, что у него на душе, какое отчаяние, какая безысходность. И если однажды не выдержит, сорвется, то…
Не помня себя, Елена Сергеевна поехала в прокуратуру. Слава богу, Ледогоров был на месте, она попросила, чтоб он немедленно ее принял.
— Вы, наверное, за документом? — приглашая Елену Сергеевну, спросил Ледогоров.
Елена Сергеевна не поняла, о каком документе идет речь, но сейчас это было неважно, все несущественное она пропускала мимо ушей.
— Скажите мне правду! Правду! Дело не прекращено?
— Разве Дмитрий Николаевич вам не сказал?
— Вы скажите! Вы!
Ледогоров смотрел на нее с недоумением.
— Дело прекращено. И постановление готово. Пожалуйста, можно его получить. Дмитрий Николаевич собирался зайти сам.
Елена Сергеевна опустилась в кресло. Тупо смотрела, как скользят рыбки в аквариуме. «Прекращено! — стучало у нее в голове. — Тогда… Тогда что же еще случилось?! Господи, тогда что же еще?!»
— У Дмитрия Николаевича неприятности? — донесся как будто издалека голос Ледогорова.
— Я пойду, — сказала она. — Спасибо. Извините.
— Одну минуточку, Елена Сергеевна. — Ледогоров наклонился к ней. — Понимаю, для вас я чужой человек. Но судьба вашего мужа мне небезразлична. Я соприкоснулся с ней, и она меня тронула, взволновала. Опять-таки понимаю: это странно слышать здесь, в служебном кабинете, от официального лица, работника прокуратуры. И все же — поверьте. Дело прекращено, я больше не следователь. Расскажите, что с Дмитрием Николаевичем?
— Не знаю, — сказала Елена Сергеевна. — Боюсь, вы не поймете и ничем не поможете.
Ледогоров словно бы угадал ее невысказанные мысли.
— Елена Сергеевна, мне пришлось изучать биографию вашего мужа. Я старался узнать как можно больше. Не пропускал ни одной мелочи или подробности. Конечно, вы знаете Дмитрия Николаевича гораздо лучше, но ведь и я, смею надеяться, теперь кое-что понял и кое в чем разобрался… Оттого и беспокоюсь за него. Поверьте, мне известны факты, которые даже вы не знаете.
Елена Сергеевна выпрямилась. Ну вот, ее подозрения оправдываются. Ярцев опять что-то скрывает. Как стыдно, как унизительно узнавать правду не от мужа, а от следователя прокуратуры!
— Не стоит обижаться на Дмитрия Николаевича, — опять, словно бы прочитав ее мысли, сказал Ледогоров. — Он поступил так не от малодушия, не из стремления скрыть истину. Не так все просто… Когда я впервые беседовал с ним, то задал вопрос: почему Дмитрий Николаевич подал заявление только после встречи с Крапивкой? Это же не формальность, не придирка, это важный документ обвинения. Мне казалось, что Дмитрий Николаевич что-то скрывает. Он действительно скрывал. Ведь он тридцать пять лет ничего не знал о суде и приговоре… Впервые официальную информацию об этом он получил, прочитав газету, которую обнаружил в архиве.
— Я не знала… Я на самом деле об этом не знала!
— Вот видите. Дмитрий Николаевич мог в своем заявлении категорически отвергнуть участие в убийстве родителей Крапивки, признав соучастие в краже. Он этого не сделал.
— Но почему? Почему?
— Откровенно говоря, я тоже не сразу понял. Дмитрий Николаевич как будто не хотел снять с себя тяжкое обвинение… Я раздумывал — по какой причине? Может быть, оттого, что по складу характера он не из тех, кто выпрашивает поблажку.
— Да, да. Наверное, так и было.
— Генерал Скворцов привел убедительные факты. Оказывается, Дмитрий Николаевич Ярцев участвовал во многих боях вопреки распоряжениям командира. Он всегда стремился на самый опасный участок. Ради чего? Вероятно, он выбрал единственную возможность реабилитации. Он сам для себя был и обвинителем, и судьей. Да, судьей!
— Вам кажется… — с трудом проговорила Елена Сергеевна, — что он и теперь… вот так же?
— Расскажите, что с ним происходит.
И Елена Сергеевна, теперь уже с каким-то облегчением, торопясь и сбиваясь, выложила следователю всю цепочку последних событий — возвращение Ярцева из Берлина, конфликт с главврачом, явное улучшение самочувствия Дмитрия Николаевича, а потом — инфаркт, больница и опять угнетенное состояние, гораздо более мучительное, нежели раньше.