Альбертъ. Какія это деньги? Развѣ Софія занимала ихъ y Жида Саломона!
Свидѣтель. Напротивъ. Саломонъ долженъ былъ Софіи за нѣкоторыя картинки, писанныя ею на стеклѣ, по его заказу. Въ слѣдствіе ихъ договора, Жидъ Саломонъ обязанъ былъ пересылать эти деньги въ Саксонію къ родственникамъ Софіи, которыхъ она содержала своею работою.
Альбертъ. Точно ли эти деньги доставлены были родственникамъ Софіи?
Свидѣтель. Нѣтъ. Я третьяго дня получилъ отъ невѣсты моей письмо, въ которомъ она увѣдомляетъ меня, что Саломонъ ее обманулъ, и требуетъ, чтобы я принудилъ его заплатить ей деньги.
Альбертъ. Слѣдовательно Жидъ Саломонъ имѣетъ не весьма строгія правила честности. Но прежде не говорилъ ли онъ чего нибудь съ тобою о возвращеніи Софіи въ Саксонію?
Свидѣтель. Говорилъ, и не однажды. Изъ всѣхъ его разговоровъ могу заключить только то, что онъ весьма желалъ оставить ее въ Берлинѣ, дабы воспользоваться ея дарованіемъ. За недѣлю передъ тѣмъ, какъ Его Величество наименовалъ Софіину вазу Прусскою, я встрѣтился съ нимъ на улицѣ и сообщилъ ему надежду свою скоро возвратиться съ моею невѣстою въ Саксонію. Онъ нахмурился и отвѣчалъ: это еще не вѣрно.
Альбертъ. Не говорилъ ли онъ когда нибудь съ тобою о Графъ Ланицкомъ?
Свидѣтель. Однажды; въ тотъ самый день, въ который Графъ посѣщалъ вмѣстѣ съ вами фарфоровую мануфактуру. Я спросилъ y Саломона: кто этотъ прекрасный молодой человѣкъ, въ гусарскомъ мундирѣ, который такъ живъ въ разговорѣ, и имѣетъ такіе блестящіе глаза? — Онъ нахмурился: это Графъ Ланицкій, отвѣчалъ онъ мнѣ, вѣтренная, насмѣшливая повѣса! Онъ не даетъ мнѣ покою своими колкостями, и я, признаться, ненавижу его отъ всего сердца.
Альбертъ. Я доволенъ. Ты можешь насъ оставить, —
Свидѣтель, представленный къ допросу послѣ жениха Софіи Мансфильдъ, былъ Прусскіи купецъ, торговавшій въ Берлинѣ красками. Онъ объявилъ, что жидъ Саломонъ покупалъ y него синюю краску, которой нѣсколько цвѣтовъ пробовалъ на клочкѣ бумаги, вынутой имъ изъ кармана и забытой въ лавкѣ; что наконецъ онъ взялъ небольшое количество темнаго цвѣта краски. Свидѣтель представилъ ея образецъ. Альбертъ продолжалъ: цѣла ли y тебя бумажка?
Свидѣтель. Вотъ она. Саломонъ оставилъ ее на моемъ столъ. Я побоялся ее бросить, нашедши на ней арифметическую выкладку, и думая, что она можетъ понадобиться Саломону. Но Саломонъ не возвращался. Я позабылъ уже и объ немъ и о бумажкѣ его, когда вы, милостивый государь, дней восемь тому назадъ, пожаловали ко мнѣ въ лавку, спрашивали, какую краску бралъ y меня Жидъ Саломонъ, и увидя лоскутокъ бумажки, имъ забытый, приказали сберечь ее, запретивъ мнѣ говорить о вашемъ посѣщеніи до самаго того дня, въ которой назначено было судить Графа Ланицкаго. Ваше приказаніе изполнено, и вотъ бумажка.
Альбертъ представилъ ее присяжнымъ. Нашли, что синяя краска, которую покупалъ и пробовалъ на этомъ отрывкѣ Жидъ Саломонъ, имѣла одинакій цвѣтъ съ тою, которою покрыта была ваза. Альбертъ приказалъ Саломону показать платокъ: увидѣли, что краска, прилипнувшая къ платку, была такая же точно; какою была натерта бумажка и выкрашена ваза. Увѣрясь наконецъ, что судьи всѣ единодушно признаютъ сходство красокъ, Альбертъ просилъ, чтобъ развернули бумажку и прочли написанныя на ней слова. Увидѣли слово тиранъ, около десяти разъ повторенное, и не однимъ почеркомъ — казалось, что кто-то старался подписаться подъ чужую руку. Одно или два изъ этихъ словъ были совершенно сходны съ словомъ тиранъ, изображеннымъ на подножіи вазы, Альбертъ, представивъ всѣ сіи доказательства присяжнымъ, сказалъ наконецъ, что онъ не будетъ утомлять вниманія ихъ новыми убѣжденіями; что дѣло объясняется само собою, что невинность друга его не можетъ, подвержена быть сомнѣнію, и что наконецъ предоставляется безпристрасітю судей рѣшить, кто преступникъ: пылкій ли Графъ Ланицкій, или благоразумный и осторожный Жидъ Саломонъ? Альбертъ возвратился на свое мѣсто. Судья въ нѣсколькихъ словахъ представилъ присяжнымъ сущность всего дѣла, и столь ясно, что всѣ они въ одинъ голосъ воскликнули: невиненъ! Громкія рукоплесканія зашумѣли въ залѣ; но Фридрихъ всталъ съ своего мѣста, и все утихло.
«Я подтверждаю приговоръ присяжныхъ! сказалъ онъ. Графъ Ланицкій дайте мнѣ вашу руку; я поступилъ слишкомъ поспѣшно, отнявши y васъ шпагу: вотъ вамъ моя; владѣйте ею, a вашу беру себѣ,» Фридрихъ снялъ съ себя шпагу и подалъ ее молодому Графу. «Благодарю васъ, сказалъ онъ Альберту, простирая къ нему руку. Вы не имѣете нужды въ шпагѣ, чтобъ быть защитникомъ своихъ друзей; но я желаю, чтобы вы вступили въ мою службу и были мнѣ полезны вашимъ перомъ. Вѣрьте, Баронъ Альтенбергъ, что Фридрихъ умѣетъ цѣнить людей благородныхъ и награждать полезные таланты. A ты, проклятый Еврей! воскликнулъ онъ бросивъ на Саломона грозный взглядъ, ты стоишь того, чтобы сію же минуту отправить тебя къ твоему отцу Аврааму — но я хочу, чтобы и ты приносилъ какую нибудь пользу, не имѣя однако способа вредить честнымъ людямъ. Съ сего часа опредѣлено тебѣ, во всю твою жизнь мести Потсдамскія улицы, не забывая и той, на которой построенъ домъ Графа Ланицкаго!» — Снова шумныя восклицанія послышались въ залѣ. Фридрихъ подвелъ къ Графинѣ Ланицкой ея сына. Онъ подалъ ей руку, и провожая ее съ лѣстницы, сказалъ, что будетъ y нее обѣдать и пить за здоровье Августа Ланицкаго. Послѣ обѣда училъ онъ гвардію: всѣ замѣтили, что онъ имѣлъ на себѣ шпагу молодаго Графа.