Исполнена! — воскликнулъ Ланицкій, и глаза его засверкали — и тогда исполнена, когда она безразсудна, когда она противна справедливости, человѣчеству… Онъ опомнился, замолчалъ, но слова его были замѣчены предстоявшими. Софіино лице оживилось, она упала къ ногамъ Ланицкаго и воскликнула: милостивый государь! будьте моимъ защитникомъ! Вы сострадательны; вы конечно имѣете доступъ къ Королю: осмѣльтесь сказать ему обо мнѣ одно слово! Избавьте меня отъ этаго ужаснаго супружества! — Англичанинъ и другіе посѣтители подошли въ это время къ Ланицкому; Софія встала и сѣла опять за свою работу. Ланицкій, тронутый во глубинъ души, схватилъ Англичанина за руку и потащилъ его за собою изъ комнаты Такъ, мой другъ, воскликнулъ онъ съ горестію, Фридрихъ тиранъ! но какимъ средствомъ спасти его жертву? — „Благоразуміемъ, осторожностію, Ланицкій!“ отвѣчалъ молодой Альбертъ, его другъ, который съ нимъ вмѣстѣ осматривалъ фабрику. — Благоразуміемъ! осторожностію! средство малодушныхъ и робкихъ; я избираю рѣшимость и мужество! — „Но развѣ не могутъ онъ быть дѣйствительны вмѣстѣ и въ одно время?“ Не знаю! и на что мнѣ знать? По крайней мѣрѣ не чувствую никакого желанія разбирать эту матерію по правиламъ твоей остроумной логики, которую предпочитаешь всему на свѣтѣ! - „Кромѣ тебя, однако, Ланицкій! потому что позволяю тебѣ бранить мою логику сколько тебѣ угодно!“ — Впрочемъ такое предпочтеніе весьма естественно: твое оружіе перо, а мое шпага! изъ этаго слѣдуетъ, что языкъ твой не всегда можетъ быть мнѣ понятенъ! — „Не знаю, Ланицкій! но увѣряю тебя только въ томъ, что я готовъ служить тебѣ своимъ оружіемъ всякой разъ, когда потребуютъ того твоя честь, твоя выгода, твое спокойствіе. Ланицкій посмотрѣлъ съ нѣжностію на Альберта и подалъ ему руку. Альбертъ! сказалъ онъ съ чувствомъ: какое щастіе имѣть подобнаго тебѣ друга! Всякой день матушка говоритъ мнѣ, что я долженъ благодарить судьбу за то, что она меня съ тобою соединила: просвѣти же меня своимъ благоразуміемъ — покажи мнѣ самое вѣрное средство спасти эту нещастную! Не могу равнодушно подумать о ея погибели! — «Напишемъ отъ имени Софьи просьбу и подадимъ ее Королю: ты знаешь, что онъ читаетъ всѣ представляемыя ему бумаги самъ, и тотчасъ даетъ на нихъ рѣшеніе.» — Просьба вминуту написана и подана Фридриху: Альбертъ и Ланицкій съ великимъ нетерпѣніемъ ожидали его приговора.
Фридрихъ, во время пребыванія своего въ Потсдамѣ, очень часто проводилъ вечера у Графини Ланицкой; остроумной, прекрасно-воспитанной и лучшаго тона женьщины. Въ домѣ ея собирались самыя знатныя люди Пруссіи, и между прочими нѣкоторые Французскіе писатели, находившіеся въ то время при Дворѣ Фридриха; Король, чрезвычайно любезный и пріятный въ обхожденіи, оживлялъ своимъ присутствіемъ это общество, гдѣ всѣ забывали, что онъ Монархъ, и видѣли въ немъ обходительнаго, простаго, веселаго человѣка.
Дни черезъ два, по представленіи Софіиной просьбы, Фридрихъ пріѣхалъ по обыкновенію своему къ Графинѣ Ланицкой на вечеръ. Всѣ разговаривали; Король молчалъ. Вдругъ, обратившись къ Англичанину, который также находился въ то время у Графини, онъ спрашиваетъ: скажите мнѣ, правда-ли, что вашъ соотечественникъ Веджебудъ сдѣлалъ прекрасную вазу по образцу Барберніевой и Портландовой? Правда, Ваше Величество, и подражаніе не уступаетъ подлиннику. Работа его такъ превосходна, что многіе изъ нашихъ стихотворцевъ писали поэмы въ похвалу великаго Художника. Англичанинъ прочелъ нѣкоторые стихи, въ самомъ дѣлѣ прекрасные. Фридрихъ, который самъ былъ стихотворецъ и хорошій критикъ, слушалъ его со вниманіемъ, и наконецъ воскликнулъ: и я опишу стихами Прусскую вазу! — «Прусскую вазу, Ваше Величество? спросилъ Англичанинъ. Увижу ли ее прежде моего отъѣзда изъ Берлина?» — Увидите, естьли пробудете здѣсь еще мѣсяцъ. Эта ваза еще не существуетъ, но я намѣренъ предложить моимъ Художникамъ такую награду, которая, вѣроятно, дастъ новую силу ихъ дарованію. Въ Пруссіи люди имѣютъ такія же руки, какъ и въ Англіи и въ Италіи; и почему не быть Прусской вазѣ, когда есть Веджевудова и Барбериніева? Или я очень худо знаю ремесло Короля, или мнѣ будетъ не трудно воспламенить всѣ тѣ таланты, которые у меня передъ глазами. Въ моей Берлинской мануфактурѣ, продолжалъ Король, устремивъ проницательный взглядъ на Ланицкаго, есть молодая Художница, которая чрезвычайно желаетъ возвратиться съ женихомъ своимъ въ Саксонію: не спорю! но всѣ военноплѣнные обязаны платить за себя побѣдителю выкупъ, естьли не деньгами, то по крайней мѣрѣ своими дарованіями. Воля Королевская должна быть исполнена; и одинъ только тотъ, кто имѣетъ разсудокъ здравый, имѣетъ право рѣшить, противна ли она правосудію, человѣчеству и такъ далѣе. — При этомъ словъ Фридрихъ простился съ Графинею и вышелъ изъ комнаты. Ланицкій остался въ великомъ замѣшательствѣ; всѣ его друзья вообразили, что онъ пропалъ; но, къ величайшему ихъ удивленію, Фридрихъ обошелся съ нимъ на другой день весьма благосклонно, и казалось совсѣмъ не помнилъ о прошедшемъ. Ланицкій, чувствительный и добрый характеромъ, былъ чрезвычайно разтроганъ милостію Фридриха: исполненный удивленія, благодарности, раскаянія, онъ бросился къ ногамъ Монарха и со слезами воскликнулъ: Государь! простите, что я въ минуту изступленія осмѣлился назвать васъ тираномъ! — Мои другъ, ты еще слишкомъ молодъ, отвѣчалъ Король, а я не могу уважать мнѣнія вѣтренныхъ или безумныхъ, на всякой случай однако совѣтую тебѣ замѣтить, что надобно быть осторожнѣе въ разговорахъ, когда тирановъ Дворецъ не далѣе отъ тебя, какъ въ пяти миляхъ. Вотъ мой отвѣтъ на челобитную Софіи Мансфильдъ — Онъ подалъ ее Ланицкому; въ низу написано было собственною рукою Фридриха слѣдуюіцее: